Чехов родился, когда Толстой уже подступал к «Войне и миру». После смерти Чехова Толстой проживет еще 6 лет. Вся сорокачетырехлетняя жизнь Чехова уложилась внутрь жизни Толстого так, что по краям еще осталось в сумме почти столько же. Да и вообще он пришел в литературу, когда, казалось, всё уже было написано и мощный лес великих давно шумел всеми своими кронами.
И тем не менее Чехову удалось войти в высшую лигу, и если кого и знают из наших писателей в мире, то кроме Достоевского и Толстого – как раз его, Чехова. И вовсе не лишена основания шутка, что в любом большом городе мира точно есть две вещи: ресторан Макдоналдс и пьеса Чехова в местном театре.
Почему так получилось? Чехову удалось сказать в литературе нечто новое и сделать это так, как никто до него не делал. Например, он открыл силу, которая в реальной, обыкновенной, невыдуманной жизни воздействует на человека мощнее всего и которую он из-за устройства собственной оптики почти не различает. Кидаясь на ветряные мельницы всех сортов, вступая во всевозможные конфликты с разными противниками, человек главного противника – не видит. А доктор Чехов – видит, слышит сквозь свой стетоскоп, выстукивает пальцами в подбрюшье, ловит его нитевидный пульс.
Сила эта – бессобытийно текущее время, ничем особенным не заполненное, часы, дни, недели, в которые ничего не происходит, а то, что происходит как-то за «что-то» считать не хочется. Пустота. Встали, поели, поболтали о том о сем, сходили на работу, чаю попили, позевали, опять поболтали, опять поели, спать легли… «В жизни не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви. И не каждую минуту говорят умные вещи… больше едят, пьют, волочатся, говорят глупости… Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье, и разбиваются их жизни». Люди обедают, а в это время идет время – и меняет человека, незаметно, исподволь, без особых предупреждений и сигналов. А потом человек вдруг смотрит в зеркало или просто, кажется, ни с того ни с сего начинает оглядываться вокруг – и не узнает ни себя, ни своей жизни… Один из школьников остроумно сформулировал основной вопрос чеховского героя следующим образом: «Как получилось так, что всё получилось не так?» Этот вопрос в той или иной форме задают себе персонажи разных чеховских рассказов и пьес. И не могут дать на него ответа.
Действительно, в начале жизни мы чертим планы и пишем программы. Жизнь представляется нам этакой манящей системой мерцающих впереди развилок. Куда пойти учиться? Сюда, сюда, а может, сюда? Кто будет спутником моей жизни? О, сколько здесь неопределенности – и сколько возможностей! Где я буду работать? Все работы хороши, выбирай на вкус! А жить где? А еще когда-то появятся дети… И внуки… Всё это еще впереди, всё это можно складывать, как кубики, множеством разных способов. И всё это зависит от меня.
А потом ты потихонечку эти развилки проезжаешь. И вот уже закончен этот конкретный вуз, и вот уже она, эта вот спутница жизни, рядом – и с белой ручки не стряхнешь. И дети, и работа, и место проживания, и всё-всё определилось – а счастья как-то не ощущается, какое-то не такое оно, как думалось. Наоборот, есть чувство выгорания, усталости, загнанности в рамки, в колею, и совсем не в ту, о которой мечталось когда-то. «Где я, боже мой?! Меня окружает пошлость и пошлость. Скучные, ничтожные люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины… Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!» Вот типичный монолог чеховского героя, очень туманный для понимания школьников и узнаваемый в каждой ноте человеком средних лет.
А ведь этот герой, учитель словесности Никитин, так хотел войти в манящий его круг семьи Шелестовых. Повзрослеть, жениться, завести обстановку. Вообще-то он герой открытого пространства и разомкнутого пути – неслучайно во время урока он то и дело смотрит в окно, а там «прозрачное голубое небо, птицы, а далеко-далеко, за зелеными садами и домами, просторная, бесконечная даль с синеющими рощами, с дымкой от бегущего поезда» – и многоточие… Но это стремление к движению идет из не осознанной им самим части себя; в собственной своей жизни он не может различить приметы закольцованности, пробуксовки, повторения: одни и те же фразы говорит отец его невесты, одни и те же звуки издают собаки и голуби… одним и тем же предложением начинается и заканчивается первая часть рассказа. А вот как герой объясняется в любви: «как-то так вышло, что сам он очутился в углу между шкапом и стеной», да еще под лестницей, да еще в комнате, которая называется «маленькой» – он затиснут в угол, в узкое, замкнутое пространство, которое скоро начнет его томить. Жизнь превратится не просто в накатанную колею – в хождение по тесному кругу, из которого не вырваться.
"Учитель словесности". Рисунок Т. В. Шишмаревой. 1954
Может быть, всё дело в его жене? Именно на нее он смотрит с отвращением всего лишь через год после свадьбы: «Тяжелая злоба, точно холодный молоток, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать Мане что-нибудь грубое и даже вскочить и ударить ее». Да, наверное, это она виновата, она окружила его пошлостью, горшочками со сметаной – и сама округлилась, пополнела, раздобрела. Но вот соседний рассказ, хрестоматийный «Ионыч» – там герой не женился, ему отказали. Он спасен? Нет, незаметное, но от этого не менее страшное, чем у Кафки, превращение все равно произошло: молодой и легкий на подъем, поющий романсы Старцев «пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову… кажется, что едет не человек, а языческий бог». А застывшие, зациклившиеся в своем замкнутом кругу Туркины (опять семья, опять одни и те же фразы и каламбуры, постоянное чтение романов вслух, музыка) выглядят на фоне изменившегося Ионыча даже симпатичными. Значит, дело не в женился-не женился. Не в работал-не работал. Не в интеллектуал-не интеллектуал (вспомним гробовщика Бронзу из «Скрипки Ротшильда»: далеко не только интеллигентов – учителей и врачей – изображает Чехов). Не в месте проживания (Гуров из «Дамы с собачкой» – москвич, действие «Ионыча» происходит в губернском городе, «Палаты №6» – в уездном, а «Крыжовника» – и вовсе в поместье). Дело не в том, знаешь ты, как жить, или нет, имеешь ли идеалы и высокие убеждения или повторяешь общие места. Дело в чем-то совсем другом. И кто виноват – неясно. И что делать – пойди разберись.
Дама с собачкой
Однажды мы снимали дачу у деревенского учителя истории. Он очень любил фотографии, они были развешаны по всем стенам дома – хозяин и его бесчисленные родственники. Меня поразили два снимка, висящие рядом: его племянник в день тридцатилетия – и ровно через десять лет. Слева и справа – почти одно лицо, но что-то изменилось, как будто потухло, выключилось в глазах. Молодая, искрящаяся наэлектризованность на левой фотографии – и какая-то запыленность, усталость, покорность и безразличие на фотографии справа. Как бы невзначай спросил у хозяина, не случилось ли чего с его племянником в промежутке – нет, ничего. Он просто жил. А вокруг шло время, час за часом, день за днем. Не произошло ровным счетом ничего такого, от чего стоило бы вести отсчет потухшему взгляду. И всё всё равно произошло.
А что же делать, если ты понимаешь, что быть таким, как на правом снимке, не хочешь ни за что? Откуда ждать врага? И когда? И как не промахнуться в самый ответственный момент? Никак – отвечает Чехов. Потому что и момента этого не существует. Есть целая череда похожих друг на друга, одинаковых моментов. Враг не выпрыгнет ниоткуда. Враг, прыжок, борьба – это все придуманные человеком события, элементы литературных сюжетов, но не жизни.
И снова – но что же делать? Не знаю – отвечает Чехов. Все рецепты, к которым прибегают его герои (и даже сам он, в своем биографическом бытии), все ответы и принципы жизни не окончательны и попадают в систему других ответов и принципов, последовательно девальвируясь и тут же опять получая свою относительную ценность. Они не удовлетворяют никого. Поэтому так часто финалы чеховских рассказов открыты, повисают на вопросах, как, например, в «Даме с собачкой»: «Как освободиться от этих невыносимых пут? – Как? Как? – спрашивал он, хватая себя за голову. – Как? И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается». Закончить рассказ на слове «начинается» – ничего себе финал!
Или вот еще как: «Пока Алехин рассказывал, дождь перестал и выглянуло солнце. Буркин и Иван Иванович вышли на балкон; отсюда был прекрасный вид на сад и на плес, который теперь на солнце блестел, как зеркало». Герои выходят на балкон… Это что, ответ? Только что они услышали историю о несложившейся любви к замужней женщине. Алехин раскаивается, что сдерживал себя долгие годы, не признавался любимой в своем чувстве, не увел ее в свой мир. Не увел – плохо, но читатель подспудно догадывается, что и увел бы – тоже было б не хорошо: замучила бы совесть, чувство вины перед оставленными детьми, брошенным мужем, все вот это «ненужное, мелкое и обманчивое», как кажется сейчас герою. Так погоди, товарищ автор, уводить замужних или нет, если приключилася любовь? Скажи нам, что делать, доктор Чехов? И вместо «да» или «нет» герои выходят на балкон и им открывается широкий пейзаж. Это ответ?
Да, между прочим. Данный по всем законам искусства, которое назревало в чеховское время и которое он предвосхитил – кино. Когда весь экран занят страдающим лицом героя (крупный план), на языке кинематографа это означает, что в страдании лежит весь мир. Но вот камера начинает отъезжать, лицо уменьшается, вокруг возникает интерьер или пейзаж, уже не причастный страданию, отделенный от него. А потом лицо постепенно превращается в точку и растворяется в бескрайнем жизненном пространстве. Мы не сделали ничего, просто начали отодвигать камеру – и увидели, как широка и многообразна жизнь.
Вот возможный рецепт, тоже не окончательный, но действенный – постоянно помнить об этой широте. Размыкать круги. Выбираться из колеи, как только она наметится. Любым зигзагом. Выкидывать фортели – как сам Чехов с Сахалином. Рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать – впрочем, это кажется, уже не Чехов, а опять Толстой…
Сергей Волков
Культурно-просветительское общество «Пушкинский проект» приглашает учителей, школьников и их родителей на недельный семинар в Пушкинских горах. В программе — лекции и круглые столы по истории русской...
Сайт «Могу писать» начинает новый сезон. Представляем подборку курсов, запланированных на второй семестр этого учебного года. Возможно, появятся новые курсы...
На сайте «Могу писать» стартует ставший традиционным бесплатный курс подготовки к ЕГЭ-сочинению по русскому языку. Этот курс проводится на сайте...
Гильдия словесников запускает цикл вебинаров "Как помочь ученику, которому трудно". На апрель и май запланированы встречи о трудном поведении детей...
Культурно-просветительское общество «Пушкинский проект» приглашает принять участие в онлайн-семинаре для учителей-словесников «Инновационные методики преподавания русской литературы в школе». В программе — лекции о произведениях и авторах из школьной...
20-22 апреля 2021 года в городе Старая Русса (Новгородская область) в Музее романа «Братья Карамазовы» (Набережная Достоевского, 8) пройдут ХХIII...
20 апреля в 18:10 лекцию прочитает Евгения Семеновна Абелюк — заслуженный учитель Российской Федерации, доцент Департамента образовательных программ НИУ ВШЭ. На занятии пойдёт речь...
13 апреля 2021 г. в 17:00 (время московское, UTC +3) Гильдия словесников приглашает на вебинар сопредседателя профсоюза "Учитель", преподавателя школы...