Интервью с Евгением Водолазкиным

Доктор филологических наук, cотрудник Пушкинского Дома, специалист по древнерусской литературе, писатель Евгений Водолазкин вошел в Попечительский совет Гильдии словесников. Мы побеседовали с ним о том, что можно обсуждать на уроках литературы, а чего лучше не касаться, о Церкви и литературе и о его видении Гильдии.

— Должны ли произведения древнерусской литературы изучаться в школьной программе? И в каких объемах?

Ее включать стоит, конечно, потому что без знания древнерусской литературы всерьез не понять ни классическую, ни нынешнюю. Вообще, всякое знание прошедшего делает взгляд человека стереоскопическим, не одномерным. Почти всегда обращение к древности - это попытка понять свою современность. Допустим, формально мой роман «Лавр» посвящен древности, но он поднимает вопросы, которые волнуют нас сейчас.

Что касается объема курса - это сложное дело. Если бы у меня спросили, я бы мог предложить произведения для изучения. Но я понимаю, что несчастные дети и так загружены, у них масса всего, поэтому много им давать нельзя. Сложность курса древнерусской литературы в школе состоит вот в чем. Есть великое произведение «Слово о полку Игореве», но оно очень не похоже на все то,
что писалось в Древней Руси. Этот текст надо знать. Но надо знать также еще несколько типичных древнерусских текстов. Поэтому курс нужно было бы построить так, чтобы объяснить, почему «Слово…» - это исключение, а книжность Древней Руси была несколько другой. Это непростая задача, но, мне кажется, она вполне выполнима. 

— Хватит ли у детей внутренних ресурсов, для того чтобы это осмыслить и понять как должно? 

Во-первых, дети умнее, чем мы думаем, во-вторых, древнерусская литература – это литература (я-то предпочитаю слово "книжность") великая и простая. Она - о главном: о жизни и смерти, о Боге, о любви, причем вечной любви, о фундаментальных вещах. Церковно-славянский - это особый язык, на котором нельзя болтать. Надо два-три часа посидеть со словарем, посмотреть незнакомые слова, и многое станет ясно, а потом дело пойдет все легче и легче. Тот, кто хочет читать, при определенной настойчивости сможет это делать в подлиннике. А того, кто не хочет, не устроит и перевод.

Сам я «Слово…» впервые прочитал лет в семь. Я ничего не понимал ни в языке, ни в сюжете, но это прекрасное непонимание и звучание, казалось бы, родного языка, но такого странного, меня очаровало. Иногда непонимание дает больше, чем понимание.

— На ваш взгляд, почему молодежь не читает современную русскую литературу?

Я думаю, что не читают ничего, не только современную литературу. Классику в обязательном порядке "проходят" в классе - в большинстве случаев слушают учительские суждения и читают краткие пересказы. Поэтому мне не обидно за современную литературу, которую тоже не читают. Классика делит с ней все эти беды. Просто если бы о современной литературе говорил учитель на уроке, то считалось бы, что ее читают. А так у неё нет шансов. Впрочем, в последние годы ситуация, по-моему, стала меняться к лучшему. Здесь я, среди прочего, основываюсь на мнении Дмитрия Быкова, который проблему знает не понаслышке.

— А стоит обсуждать произведения современной литературы на уроках в школе? 

Стоит. Хотя я бы сказал, что в первую очередь надо говорить о классике. Что такое классика? Это двойная гарантия: с одной стороны, это текст высокого класса, с другой стороны, это текст, который обрел общественное признание. Эти произведения говорят о важнейших вещах, которые определяют
жизнь, наполнение человеческой души. Другое дело, что текст не может быть совершенно универсальным. Даже классический текст понемножку устаревает. Он долго сохраняет свежесть, актуальность, но жизнь меняется, с этим не поспоришь. Хорошее литературное произведение современности отвечает на то, что у нас любят называть вызовами времени. Среди прочего - о чем-то таком, чего классика уже не могла увидеть. Так что современную литературу читать надо, но надо и понимать, что, в отличие от классики, где нет плохих вещей, в ней есть плохие вещи, и их много. Поэтому надо очень внимательно относиться к отбору текстов. 

— Отбором должен заниматься преподаватель? 

Я не исключаю, что именно он. То есть ему можно предоставить, условно говоря, длинный список, а он из него выберет по своему вкусу те вещи, которые ему кажутся соответствующими. 

— Про секс на уроках литературы говорить можно? 

Знаете, я скажу так. В рамках школьной программы, наверное, не нужно, но если человек имеет какой-то читательский опыт и является культурно и духовно развитым, то он может читать любой текст. Есть сфера частного чтения, и если человек чувствует, что ему это полезно, если каким-то образом ему это
помогает, то он может читать что угодно. Знать вообще надо все. А школа - это консервативное заведение, и хорошо, что оно такое. В школе надо давать только вещи классические или лишенные тех моментов, которые могут вызывать сомнения. Это не цензура, ни в коем случае, просто школа - это
институт нормотворческий, она дает образцы, и тем интересна. Но кто же запрещает человеку читать все остальное? Это вопрос его свободной воли.

— А как вы относитесь к обсуждению в школе таких неоднозначных тем, как самоубийство, гомосексуальность, расовые конфликты?

Я даже не знаю, это очень сложные темы. Иногда думаешь – не буди лихо, пока оно спит тихо. Потому что самоубийство, например, - это страшное искушение, которое часто одолевает человека в подростковом возрасте. Я помню себя. Не могу сказать, что у меня были какие-то особые беды, просто свои неприятности. Но иногда эта тема меня слишком уж интересовала. С некоторым ужасом сейчас вспоминаю. Поэтому говорить об этом, может быть, и нужно, но говорить правильно, потому что иногда неосторожное слово является провокацией.

Вообще литература очень многое может. Это такой инструмент, которым может быть многое вылечено, но при неосторожном обращении могут быть нанесены раны. Ведь, в сущности, с душой человеческой всерьез работают только два института - это Церковь и литература. Все остальное имеет к душе меньшее отношение. Осознавая это, надо действовать очень осторожно. Не стоит оправдываться тем, что «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…» - на мой взгляд, надо как раз стараться просчитать, как отзовется слово. Я пытаюсь это делать и знаю, что большинство писателей также. Например, я описываю какую-то болезнь и говорю о том, что она неизлечима. Но каково будет
это читать тому, кто ею болен? И тогда я отказываюсь от этих описаний. 

— Из двух институтов – Церкви и литературы – что сейчас влияет на людей больше? 

В нынешних условиях  секулярного общества у литературы, конечно, больше шансов достичь души человека - верят далеко не все, а книги читают и верующий, и неверующий. Потому что Церковь достигает высшей точки тех смыслов, которые пытается выразить литература, просто у неё специфический язык и особое положение.

Я с глубоким почтением отношусь к Церкви, но мне кажется, что для литератора сейчас положение более простое, чем для священника. Я это, например, почувствовал по реакции на роман «Лавр». Его читало, среди прочих, очень много неверующих. Я получал много писем, отзывов, и там говорится, что человек сначала не хотел начинать эту книгу, потому что считал, что это такой вид религиозной пропаганды. А потом стал читать - и увидел, что автор никого никуда не тащит и не пытается отправить всех в Церковь. Единственное, что я хотел показать в романе, - это возможность определенного пути. Показать средствами литературы. 

В одном из интервью вы говорили, что главное – следовать в кажущемся тебе верным персональном направлении, а всевозможные общественные объединения уже вторичны. Почему тогда вы вошли в Попечительский совет Гильдии словесников? 

Бывает, что персональное направление совпадает с общественным. Выражаясь по-гоголевски, редко, но бывает. Гильдия словесников - это не попытка исправить человечество, это не политическое объединение. Гильдия - это не партия, которая по определению - "часть". Гильдия – это как раз
объединение всех. Кроме того, в Попечительский совет входят достойные, уважаемые мной люди - Наталия Солженицына, Алексей Варламов, Владимир Толстой, председатель – Сергей Волков. Иногда не столь важно, что делаешь, сколько - с кем делаешь. Я подумал, что если я смогу здесь быть полезен, то буду рад помочь. 

— У вас бывает ощущение, что главное вы сказали в романах и повестях, а все остальное – не очень важные разговоры «около»?

Да, по большому счету, у меня есть такое ощущение. Потому что звездный час писателя - это его текст. Говорить надо поменьше, лучше писать, потому что человек, который пишет, держится более
ответственно.

Беседовала Милена Рублева

Фото Валерии Савиновой