Биография и творчество Александра Солженицына представляет собой необычайно выразительный образец противостояния человека и системы, писателя и государственной власти, претендующей на контроль за всеми сферами деятельности своих граждан.

Сталинская эпоха в литературе XX века

Одной из главных особенностей советской жизни как жизни любого тоталитарного государства было истребление исторической памяти и настойчивое распространение постоянной лжи и о прошлом, и о настоящем.

В 1950–1980-х годах значительная часть людей ничего не знала ни об истинной картине жизни России до 1917 года, ни о реальной жизни в современных странах Европы и Америки, ни о фактах советской истории. Подавление крестьянских и казачьих восстаний 1918 –1922 годов; организованный властью голод в Поволжье и на Украине; массовое истребление людей в период коллективизации сельского хозяйства; массовые аресты 1930–1950-х годов; поголовное обвинение в государственной измене и аресты сотен тысяч советских солдат и офицеров, прошедших немецкий плен, в том числе и лагеря смерти; высылки одиноких инвалидов Великой Отечественной войны в удаленные от столицы и крупных городов районы (чтобы не портили своими протезами и тележками вида городов строящегося социалистического общества); высылки целых народов, обвиненных в пособничестве оккупантам (немцев Поволжья, чеченцев, ингушей, крымских татар – от грудных младенцев до древних старух); истребление религиозных общин – все это и многое-многое другое держалось в строжайшей тайне. Официальная советская пропаганда об этом не рассказывала; в школьных и университетских курсах истории сообщалось только о достижениях СССР в освоении космоса, уборке хлопка, выпуске новых станков и прочем; о том же говорилось с экранов телевизоров, повествовалось на страницах произведений советских писателей.

С середины 1950-х годов начинает появляться мемуарная и художественная литература, пытающаяся противостоять общему потоку государственной лжи. Естественно, что большая часть подобных произведений не попадает на страницы журналов и газет, но с начала 1960-х годов распространяется все шире в машинописных копиях. Тем временем власти не дремали, устраивали обыски, изымали пишущие машинки и отпечатанные на них экземпляры произведений. Авторы наиболее острых, разоблачающих государство произведений вызывались на беседы и допросы в КГБ, арестовывались (им предъявлялись обвинения по статям 70 и 194 Уголовного кодекса – «антисоветская агитация и пропаганда» и «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих государственный строй»). Однако остановить общую тенденцию не могли – что-то так или иначе просачивалось и в официальную печать. С 1986 года постепенно, шаг за шагом, все больше событий советской истории переставали быть тайной – начали печатать авторов, запрещенных долгие годы; постепенно многие темы переставали быть запретными.

АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ СОЛЖЕНИЦЫН
(Род. 11 декабря 1918 года)

Жизнь и судьба

Биография и творчество Александра Солженицына представляет собой необычайно выразительный образец противостояния человека и системы, писателя и государственной власти, претендующей на контроль за всеми сферами деятельности своих граждан.

Всю свою жизнь писатель сознательно подчинил двум главным задачам – рассказать правду о советской лагерной системе (ГУЛАГе) и художественно исследовать истоки русской революции.

Солженицын родился в 1918 году в Кисловодске. Его мать происходила из зажиточной кубанской семьи разбогатевшего батрака, дядя по материнской линии имел автомобиль роллс-ройс. В юности мать училась на Московских сельскохозяйственных курсах княгини Голицыной. Потеряв мужа за шесть месяцев до рождения ребенка, она растила сына одна. 1936 году будущий писатель поступил на «физмат» Ростовского-на-Дону университета. В 1939 году – на заочное отделение Московского Института философии, литературы и истории (ИФЛИ).

---

Окончив университет в 1941 году, А .И. Солженицын начинает работать в школе – преподает астрономию и физику. Но уже 18 октября 1941 года он был мобилизован, затем окончил офицерскую артиллеристскую школу в Костроме. На фронте лейтенант Солженицын командовал батареей звуковой разведки, определявшей расположение артиллерии противника. Был награжден орденами Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды, в 1944 году произведен в капитаны.

В 1945 году в поле зрения военной контрразведки попадает переписка Солженицына и его друга Николая Виткевича, где они обсуждали вопросы политики и истории России. Для бдительных офицеров госбезопасности, в обязанности которых входило выявление шпионов и диверсантов, не составило труда догадаться, что под именами «пахан» и «Вовка» в этих письмах незамысловато зашифрованы Сталин и Ленин.

Такими «шпионами» и «диверсантами» оказывались почти всегда люди, честно защищавшие свою страну – например, главный герой повести «Один день Ивана Денисовича»; но ведь надо же было офицерам фронтовой контрразведки оправдывать то, что во время боевых действий они находились не на передовой, а на «невидимом» фронте.

9 февраля 1945 капитан Солженицын был арестован. Он был отправлен в Москву, где содержался во внутренней тюрьме на Лубянке, а 27 июля по пунктам 10 и 11 58-й статьи Уголовного кодекса был приговорен к сроку на 8 лет в исправительно-трудовых лагерях.

58 статья Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1926 году и действовавшего до принятия следующей редакции кодекса в начале 1960-х годов давалась якобы за «Контрреволюционные преступления». Пункты, по которым было вынесено обвинение А.И.Солженицыну, гласили:

58–10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. 58–2,

58–9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.

Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собой меры социальной защиты, указанные в ст. 58–2 настоящего Кодекса.

58–11. Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собой меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы.

Фронтовая фотография А.И.Солженицына

---

В 1946–1947 годах Солженицын находился в лагере, помещавшемся в Москве у Калужской заставы (ныне площадь Гагарина), заключенные работали на строительстве восьмиэтажного дома.

В 1947 году Солженицына переводят в Марфинскую спецтюрьму, находившуюся в помещении бывшей духовной семинарии, около храма Троицы в Останкине. Эта тюрьма принадлежала к особому роду мест заключения, в такие тюрьмы, называвшиеся в обиходном словоупотреблении «шарашками», помещали в 1940–1950-х годах арестованных физиков, математиков, инженеров, которым поручалась разработка разнообразного секретного оборудования, использовавшегося, главным образом, в военных целях. В таких спецтюрьмах-«шарашках» создавалось, например, советское ядерное оружие, в таких тюрьмах работали часто не только арестованные, но и «свободные» ученые и инженеры. Естественно, что условия отбывания срока в подобных учреждениях были гораздо лучше, чем в тюрьмах и лагерях «общего» или «усиленного» режима. Солженицын работал в Марфинской спецтюрьме в акустической лаборатории. Жизнь этой «шарашки» детально изображена писателем в его романе «В круге первом». Под вымышленными именами и историями персонажей романа скрываются с почти документальной точностью описанные судьбы тех людей, свободных и заключенных, среди которых отбывал срок автор – до мая 1950 года, когда его из этой тюрьмы отправили в Особый лагерь в Экибастузе в районе Караганды (Казахстан). Сам автор выведен в романе под именем Глеба Нержина. Название романа связано с «Божественной комедией» Данте, где в первом круге ада содержатся грешники, совершившие в своей земной жизни наименее тяжкие грехи; «шарашка», таким образом, оказывается «первым кругом» ада советской системы лагерей и тюрем.

А.И.Солженицын в лагере у Калужской заставы. 1946 г. 

---

В Экибастузском особом лагере в январе 1952 года вспыхнуло восстание заключенных – одно из немногих за всю историю существования советской системы лагерей. Солженицын, очевидец и участник, позже описал его подробно в своем опыте художественного исследования «Архипелаг ГУЛАГ». В Особых лагерях содержались только «политические» заключенные, приговоренные по 58-й статье. Соответственно эти лагеря отличались повышенно строгим режимом; заключенные здесь должны были на одежде и шапках носить номера, не разрешались свидания и прочее. Но именно здесь, по словам Солженицына, в отсутствие обычных уголовников заключенные смогли осознать свою многочисленность и силу. Все началось с ночных убийств «стукачей»-доносчиков из числа заключенных. Стукачи стали сбегать из общих бараков в лагерную тюрьму – за ее стенами они надеялись уйти от возмездия.

«Это была новая и жутковато-веселая пора в жизни Особлага! Так-таки не мы побежали! – они побежали, очищая от себя нас! Небывалое, невозможное на земле время: человек с нечистой совестью не может спокойно лечь спать!

Возмездие приходит не на том свете, не перед судом истории, а ощутимое живое возмездие заносит над тобой нож на рассвете. Это можно придумать только в сказке: земля зоны под ногами честных мягка и тепла, под ногами предателей колется и пылает!»[1] – «Архипелаг ГУЛАГ». Часть пятая «Каторга». Глава 10. «Когда в зоне пылает пламя»).

Попытки лагерного начальства обнаружить виновных приводят к прямому возмущению заключенных, в ответ они получают автоматные пули, а затем устраивают забастовку и голодовку. Но слишком неравны были силы для долгого противостояния. Спустя неделю жизнь лагеря ввели в обычное русло, прибегнув, «естественно», к помощи бронетехники и огнестрельного оружия.

Вспомните, как описывает Солженицын в повести «Один день Ивана Денисовича» борьбу заключенных со стукачами.

В феврале 1953 года, по окончании лагерного срока, Солженицына отправляют на вечное ссыльное поселение в поселок Кок-Терек Джамбульской области (южный Казахстан).

В 1952 году, в лагере, а затем в 1955 году в ташкентской больнице Солженицыну делают две операции раковых опухолей – свое выздоровление он воспринимает как знак того, что ему свыше выделено время на исполнение двух главных жизненных замыслов – писательского истолкования причин русской революции и сообщение миру всего, что он узнал в заключении.

Для того, чтобы сохранить в памяти все увиденное и услышанное «за решеткой», уже в 1947 году Солженицын начинает сочинять и заучивать поэму «Дороженька» (у него не только не было чернил и бумаги, но само сочинение поэмы о тюрьмах, лагерях и судьбах заключенных могло бы привести к новому сроку, если бы она стала кому-нибудь известной).

«Для этого в лагере пришлось мне стихи заучивать наизусть – многие тысячи строк. Для того я придумывал четки с метрическою системой, а на пересылках наламывал спичек обломками и передвигал. Под конец лагерного срока, поверивши в силу памяти, я стал писать и заучивать диалоги в прозе, маненько – и сплошную прозу. Память вбирала! Шло. Но больше и больше уходило времени на ежемесячное повторение всего объема заученного, – уже неделя в месяц»[2]. – А. И. Солженицын. «Бодался теленок с дубом».

В феврале 1956 года Солженицын был реабилитирован Военной коллегией Верховного Суда СССР – одной из инстанций, которая в эти годы занималась массовым пересмотром дел и приговоров, вынесенных в 1930-х – начале 1950-х годов. Он уезжает из Казахстана и поступает на работу учителем физики в поселке Торфопродукт, а поселяется в нескольких километрах оттуда в деревне Мильцево у хозяйки Матрены Захаровой, которая в феврале 1957 года погибает на железнодорожном переезде.

«Матренин двор»

В рассказе «Матренин двор» проявилась присущее многим произведениям писателя умение сочетать документальную точность, жизненность ситуаций, деталей и персонажей с сугубо художественным арсеналом выразительных средств, прежде всего композиционных.

Это позволяет автору превратить эпизод из реальной жизни в художественный текст, в котором судьба главной героини предстает воплощением женской судьбы в России ХХ столетия. Кроме того, речь в рассказе идет и о судьбе русской деревни, и о судьбе России как страны.

Рассказчик Солженицына Игнатич – бывший заключенный, учитель и писатель, вернувшийся в Россию «из пыльной горячей пустыни». Очевидно, это персонаж автобиографический. Имя хозяйки и ее конец – тоже из реальных жизненных впечатлений автора.

А.И.Солженицын выходит из дома Матрёны Захаровой

---

В то же время рассказ о кончине героини на железнодорожном переезде не может невписаться в традицию Л. Н. Толстого и А. А. Блока. Причем у последнего женская судьба также вставлена в обобщающий контекст, позволяющий в фигуре, лежащей «под насыпью во рву некошеном» увидеть судьбу страны; вторжение в ее жизнь цивилизации, века, «идущего железным путем», оборачивается гибелью. Точно так же в представлениях Ильи Ильича Обломова идиллический уголок его детства неизбежно должен был бы погибнуть, если бы туда провели железную дорогу. Быть может, и Гончаров, и Блок, и Солженицын помнили, что первая железная дорога начала действовать в России в 1837-ом – в год гибели Пушкина; и потому она легко могла символизировать для них конец Золотого века русской жизни и культуры.

Прочитайте первую главу поэмы А. Блока «Возмездие». Найдите определения «железного», «жестокого» девятнадцатого века, а также определения века двадцатого.

А что приводит Матрену под колеса поезда? Причин, обстоятельств много. Среди первых – ее привязанность к Фаддею и своей приемной дочери, дочери Фаддея. Но ведь вся линия отношений Матрены и Фаддея – это линия вторжения истории в личную судьбу человека. Виной тому, что Матрена не вышла за любимого – Первая Мировая война, Вторая Мировая – отняла у нее мужа, как Первая – жениха. Среди причин и вечное российское пьянство, которое в советские годы, в период после коллективизации, довершило разрушение деревни. Здесь и забвение традиционных ценностей – семьи, родного очага: приемная дочь оказывается виновницей разрушения дома, в котором выросла, а разобранный сруб горницы напрямую ведет Матрену к гибели. Здесь и обычная человеческая жадность – захватить участок земли или не делать второго рейса трактором, жадность, унесшая жизни троих, исковеркавшая судьбы еще большего числа людей и едва не погубившая пассажиров «уральского» «двадцать первого скорого». Здесь, наконец, и прямое следствие условий советской жизни: тракторист спешил, потащил пару саней в одну ездку, еще и потому, что трактор забрал для этой перевозки самовольно – легального способа воспользоваться трактором для собственных нужд у колхозников не было. Даже всегдашняя самоотверженная безотказность Матрены в переплетении этих условий оказывается дорожкой к гибели.

Таким образом, за каждой из этих причин стоят смысловые линии, связывающие судьбу Матрены с множеством русских женских судеб ХХ века.

Погода в день начала разрушения Матрениной горницы, то есть в начале своеобразной «финишной прямой» жизни героини, описана Солженицыным так, что не остается сомнений в укорененности всего повествования в русской литературной традиции осмысления превратностей человеческих судеб и судеб в истории.

«Но в тот же день началась мятель – дуель, по-матрениному. Она кутила и кружила двое суток и замела дорогу непомерными сугробами».

Вспомните, что вслед за Пушкиным Блок, Булгаков и Пастернак в литературе ХХ века прочно связали разгул снежной стихии и революцию. Здесь перед нами, в конечном итоге, еще одно, очередное – в длинной цепи – разрушение жизни и дома, многими нитями сплетенное с революцией.

Вспомните, как революция и разрушение дома связаны у Булгакова в «Собачьем сердце» и какую роль там играет образ метели.

Проследим еще за тем, какую композиционную роль в рассказе играет обозначение пространства. Само заглавие рассказа называет определенное пространство. С разрушением дома и пересечением дороги (то есть с пространственными категориями) связана гибель героини. Указывают на пространство и первые слова рассказа – «на сто восемьдесят четвертом километре от Москвы по ветке, что идет от Мурома к Казани».

Далее описывается путь Игнатича «из пыльной горячей пустыни» – «просто в Россию»: ему «хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России».

Обратите внимание, что обращение рассказчика во «Владимирское облоно» (Областной отдел народного образования – Авт.) как будто предсказывает развязку:

– Скажите, не нужны ли вам математики где-нибудь подальше от железной дороги?

Другие его слова о Матрене тоже словно содержат в себе предсказание: «Но отнюдь не была Матрена бесстрашной. Боялась она пожара, боялась молоньи, а больше всего почему-то – поезда».

Сравните следующие за этой характеристикой слова Матрены о поезде с рассказами Феклуши из «Грозы» А. Н. Островского.

Обратите внимание, что один из косвенных виновников гибели Матрены – ее зять, по профессии железнодорожный машинист.

Герой попадает в Торфопродукт, куда «легко было приехать. Но не уехать». Селится в еще более глухом месте – деревне Тальново, что «за полотном железной дороги», да еще «за бугром». Да к тому же еще и в самой крайней избе деревни – доме Матрены.

Однако, влияние цивилизации или победившего социализма, впрочем, сказывалось и здесь: в доме было электричество («лампочку Ильича» поминает рассказчик) и плакаты на стенах с «красавицей», протягивающей книги «Панферова и Гоголя». Очевидно, Солженицын пародирует здесь строки Некрасова о светлом будущем, когда «мужик… Белинского и Гоголя с базару понесет».

После смерти Матрены Игнатичу из разговоров с ее родней до конца открывается внутренний мир покойной – это как будто самая глубокая точка погружения в народную душу, а затем отсюда начинается обратный разворот в мир: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого по пословице, не стоит село.

Ни город.

Ни вся земля наша».

1. Каков эффект этого последнего композиционного хода повести Солженицына «Матренин двор»? Сравните его с тем, как описаны отношения человека, природы, мира и Бога в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…».
2. Рассказ «Матренин двор» первоначально назывался иначе: «Не стоит село без праведника». При его публикации А. Твардовский предложил А. Солженицыну заменить название на «Матренин двор». Как вы полагаете, чем мог руководствоваться Твардовский, предлагая такую замену? Изменился ли при перемене названия смысл рассказа?
3. В начале рассказа найдите описание поселка Торфопродукта («Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!»), председателя колхоза Горшкова, который «свел под корень изрядно гектаров и выгодно сбыл в Одесскую область, на том свой колхоз возвысив, а себе получив Героя Социалистического Труда», и женщины, продававшей молоко: «Меня поразила ее речь. Она не говорила, а напевала умильно, и слова ее были те самые, за которыми потянула меня тоска из Азии:

– Пей, пей с душою желадной. Ты, потай, приезжий?

– А вы откуда? – просветлел я.

И узнал, что не все вокруг торфоразработки, что есть за полотном железной дороги – бугор, а за бугром – деревня, и деревня эта – Тальново, испокон она здесь, еще когда была барыня-«цыганка» и кругом лес лихой стоял. А дальше целый край идет деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово – все поглуше, от железной дороги подальше, к озерам. Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий. Они обещали мне кондовую Россию».

Как характеристики названий и языка связываются с картиной судьбы России, обрисованной в рассказе? С какими литературными предшественниками Солженицына можно провести здесь аналогии?

4. Вспомните, где в русской литературе ХХ века темы истории, судеб семьи и судьбы человека переплетаются с темой дома (строения). Найдите, как был построен дом Матрены; обратите при этом внимание на подробности, на употребление слов, часть из которых, возможно, приобретает и дополнительное образное значение: связь, мосты, осененные крышей, горница, отдельный сруб, подклеть, чердак, подполье…

Жизнь на свободе

В 1957 году Солженицын поселяется в Рязани, работает в школе, продолжает тайно писать роман, который в окончательном виде получит название «В круге первом». В 1959 году за сорок пять дней был написан повесть «Один день Ивана Денисовича».

В автобиографической книге «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын вспоминал:

«Шли годы, я уже освободился из ссылки, переехал в Среднюю Россию, вернулась ко мне жена, я был реабилитирован и допущен в умеренно-благополучную ничтожно-покорную жизнь – но к подпольно-литературной изнанке ее я так же привык, как к лицевой школьной стороне. Всякий вопрос: на какой редакции закончить работу, к какому сроку хорошо бы поспеть, сколько экземпляров напечатать, какой размер страницы взять, как стеснить строки, на какой машинке, и куда потом экземпляры, – все эти вопросы не дыханием непринужденным писателя, которому только бы достроить вещь, наглядеться и отойти, а еще и вечно напряженными расчетами подпольщика: как и где это будет храниться, в чем будет перевозиться, и какие новые захоронки надо придумывать из-за того, что все растет и растет объем написанного и перепечатанного.

Важней всего и был объем вещи, – не творческий объем в авторских листах, а объем в кубических сантиметрах. Тут выручали меня еще не испорченные глаза и от природы мелкий, как луковые семена, почерк; бумага тонкая, если удавалось ее привезти из Москвы; полное уничтожение (всегда и только – сожжение) всех набросков, планов и промежуточных редакций; теснейшая, строчка к строчке (не в один интервал, 2 щелчка, но после каждой строчки я выключал сцепление и еще сближал их от руки), без всяких полей и двусторонняя перепечатка; а по окончании перепечатки – сожжение и главного беловика рукописи тоже: один огонь я признавал надежным еще с первых шагов»[3]. – А. И. Солженицын. «Бодался теленок с дубом».

«Изготовленную таким конспиративным образом машинопись необходимо было еще и прятать… В Рязани я придумал хранение в проигрывателе: внутри нашел полость, а сам он так тяжел, что на вес не обнаружишь добавки. И халтурную советскую недоделку шкафа использовал для двойной фанерной крыши.

Все эти предосторожности были, конечно, с запасом, но береженого Бог бережет. Статистически почти невероятно было, чтобы безо всякого внешнего повода ко мне на квартиру нагрянуло бы ЧКГБ, хоть я и бывший зэк: ведь миллионы их, бывших зэков! (А если бы нагрянули, то – смерть, ничто меньшее не ждало меня при тогдашней безвестности и беззащитности, – как сможет убедиться читатель, прочтя когда-нибудь ну хотя бы исходный полный текст «Круга», 96 глав)»[4].

«Безопасность приходилось усилить всем образом жизни: в Рязани, куда я недавно переехал, не иметь вовсе никаких знакомых, приятелей, не принимать дома гостей и не ходить в гости – потому что нельзя же никому объяснить, что ни в месяц, ни в год, ни в праздники, ни в отпуск у человека не бывает свободного часа; нельзя дать вырваться из квартиры ни атому скрытому, нельзя впустить на миг ничьего внимательного взгляда:

…Я еще в лагере научился складывать и писать на ходу в конвоируемой колонне, в степи морозной, в литейном цеху и в гудящем бараке. Как солдат засыпает едва присев на землю, как собаке в мороз вместо печи служит своекожная шерсть, так и я был естественно приспособлен писать всюду. И хотя теперь на воле (закон сжатия и разжатия человеческой души!) я стал попривередливее, мешало мне и радио, и разговоры, – но даже под постоянный рев грузовиков, наезжающих на наше рязанское окно, я одолел неведомую мне манеру киносценария (речь идет о сценарии «Знают истину танки» – Авт.) Лишь бы выдался свободный часик-два подряд! Обминул меня Бог творческими кризисами, приступами отчаяния и бесплодия»[5].

Но писание «в стол» не могло вечно удовлетворять Солженицына, в его задачу входило не только зафиксировать все виденное, слышанное и осмысленное, но и донести это до мира.

«Двенадцать лет я спокойно писал и писал. Лишь на тринадцатом дрогнул. Это было летом 1960 года. От написанных многих вещей – и при полной их безвыходности, я стал ощущать переполнение, потерял легкость замысла и движения. В литературном подполье мне стало не хватать воздуха»[6]. 

– А.Солженицын. Бодался теленок с дубом.

В 1961 году писатель изготавливает «облегченный» вариант повести – «Щ-854», свободный от слишком жестких характеристик советской государственной системы. (В Особом лагере это номер Ивана Денисовича Шухова, по имени которого произведение и стало позже называться).

А.И.Солженицын - школьный учитель

---

После выступления А. Т. Твардовского на ХХII съезде КПСС, где очередной раз прозвучала разрешенная властью критика сталинского периода советской истории, Солженицын в октябре 1961 года – через своего друга еще по Марфинской «шарашке» Л. З. Копелева – передает рассказ в «Новый мир».

Непростым путем рукопись попадает в руки главного редактора – Твардовского, который только год спустя, пользуясь своим положением кандидата в члены ЦК КПСС, сумел добиться разрешения на публикацию в журнале «Одного дня Ивана Денисовича». В 11-м номере «Нового мира» за 1962 год был напечатан «Один день Ивана Денисовича».

«Один день Ивана Денисовича»

В этом первом опубликованном (причем, в отличие от многих последующих произведений писателя, опубликованном в СССР) произведении Солженицына описан всего лишь один день одного заключенного.

Главный герой повести – Иван Денисович Шухов, «простой» заключенный Особого лагеря, носящий номер Щ-854, отсидевший уже 8 лет из своего 10-летнего срока. До ареста он был простым солдатом, а до этого простым крестьянином.

Подумайте, с кем из героев русской литературы ХIX и XX веков сближают эти черты героя Солженицына.

В лагерь Шухова привела дорога, общая для многих тысяч: в первые месяцы войны он попал в окружение, оказался в плену, через несколько дней оттуда сбежал, но когда попал к «своим», был обвинен в предательстве и шпионаже.

День Ивана Денисовича описан со множеством деталей и «бытовых» подробностей. Описана обстановка в бараке во время лагерного зимнего подъема: наледи на окнах, на стенах вдоль потолка – иней, дневальные выносят парашу, бригадир и помощник бригадира отправляются на хлеборезку и в штабной барак, приносят валенки из сушилки и пр. Рассказано об одежде заключенных (рубаха, бушлат, телогрейка, штаны с единственным карманом, который дозволялось иметь заключенному, на колене); о запрете на ношение какой бы то ни было другой одежды, и даже о порядке получения «казенной» обуви:

«Никак не годилось с утра мочить валенки. А и переобуться не во что, хоть в барак беги. Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь лет сидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок тех не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка <…>). Теперь вроде с обувью подналадилось: в октябре получил Шухов (а почему получил – с помбригадиром вместе в каптерку увязался) ботинки дюжие, твердоносые, с простором на две теплых портянки. С неделю ходил как именинник, все новенькими каблучками постукивал. А в декабре валенки подоспели – житуха, умирать не надо. Так какой-то черт в бухгалтерии начальнику нашептал: «…валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут». Мол, непорядок – чтобы зэк две пары имел сразу. И пришлось Шухову выбирать: или в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки отдай. Берег, солидолом умягчал, ботинки новехонькие, ах! – ничего так жалко не было за эти восемь лет, как этих ботинков. В одну кучу скинули, весной уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли».

Обратите внимание, как из мелкого события вырастает картина жизни в лагере – рассказ о тех условиях, в которых Шухову случалось оказываться за восемь лет лагерного срока. А через эмоциональное сравнение (ботинки жалко, как жалко было лошадей, отданных в колхоз) Солженицын расширяет эту картину, и мы понимаем, что за плечами у Шухова не только лагерная жизнь, но и коллективизация.

"Щ-262" А.И.Солженицын "в костюме" зэка. 1960-е гг. 

---

В этом небольшом фрагменте повести описывается и умение Шухова, не роняя собственного достоинства, постоянно искать средства к облегчению своего положения.

Умение Шухова, не роняя человеческого достоинства, приспособиться к тяжелейшим обстоятельствам жизни в лагере описывается во многих эпизодах повести. Приведите другие примеры.

В рассказе описаны и характеры надзирателей, и обыски при выходе бригад заключенных на работу и перед их входом обратно в зону, и мытье заключенными пола в надзирательской комнате штабного барака, и лагерная столовая, и лагерная еда, санчасть, получение посылок и так далее. Перефразируя хрестоматийные слова В. Г. Белинского, только на основе количества этих мелких черточек и деталей, мы могли бы с полным основанием назвать рассказ Солженицына «энциклопедией лагерной жизни».

Но Солженицын сообщает читателям не только бытовые детали. Особый лагерь – это мир со своими законами, не только теми, что диктует администрация, но и законами, по которым строится общение заключенных друг с другом. Существует здесь и своя субординация: «Снаружи бригада вся в одних черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно – ступеньками идет. Буйновского не посадишь с миской, а и Шухов не всякую работу возьмет, есть пониже».

Многое в положении заключенного зависит от того, сколько посылок получает он из дому, кому из этой посылки и сколько отдает.

В лагере существует свой язык. В конце рассказа Солженицын помещает маленький словарь обозначений специфических лагерных понятий: БУР – барак усиленного режима, внутрилагерная тюрьма; КВЧ – культурно-воспитательная часть и другие.

Как в своеобразном Ноевом ковчеге, в Особом лагере солженицынского рассказа собраны самые разные заключенные, с непохожими судьбами и с непохожими характерами. Фельдшер Колька Вдовушкин, «студент литературного факультета, арестованный со второго курса», и даже настоящий румынский шпион «маленький чернявый молдаван», выразительно обрисованный «старик высокий Ю-81».

«Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям да по тюрьмам сидит несчетно, сколько советская власть стоит, и ни одна амнистия его не коснулась, а как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали. Изо всех пригорбленных лагерных спин его спина отменна была прямизною, и за столом казалось, что он еще сверх скамейки под себя что подложил. На голове его голой стричь давно было нечего – волоса все вылезли от хорошей жизни. Глаза старика не юрили вслед всему, что делалось в столовой, а поверх Шухова невидяще уперлись в свое. Он мерно ел пустую баланду ложкой деревянной, надщербленной, но не уходил головой в миску, как все, а высоко носил ложки ко рту. Зубов у него не было ни сверху, ни снизу ни одного: окостеневшие десны жевали хлеб за зубы. Лицо его все вымотано было, но не до слабости фитиля-инвалида, а до камня тесаного, темного. И по рукам, большим, в трещинах и черноте, видать было, что не много выпадало ему за все годы отсиживаться придурком. А засело-таки в нем, не примирится: трехсотграммовку свою не ложит, как все, на нечистый стол в росплесках, а – на тряпочку стираную».

Естественно, что подробнее других описаны истории и характеры солагерников из 104-й бригады, которая, по словам Шухова, «как семья большая. Она и есть семья, бригада».

Сохранившийся в салехардской тайге лагерь сталинских времен 1990 г. 

---

Бригадир – Андрей Прокофьевич Тюрин, его 19-летний путь по тюрьмам и лагерям начался с увольнения со службы в Красной Армии в 1930 году:

«…Мне тогда, в тридцатом году, что ж, двадцать два годика было, теленок. «Ну, как служишь, Тюрин?» – «Служу трудовому народу!» Как вскипятится, да двумя руками по столу – хлоп! «Служишь ты трудовому народу, да кто ты сам, подлец?!» Так меня варом внутри!.. Но креплюсь: «Стрелок-пулеметчик, первый номер. Отличник боевой и полити…» – «Ка-кой первый номер, гад? Отец твой кулак! Вот, из Каменя бумажка пришла! Отец твой кулак, а ты скрылся, второй год тебя ищут!» Побледнел я, молчу. Год писем домой не писал, чтоб следа не нашли. И живы ли там, ничего не знал, ни дома про меня. «Какая ж у тебя совесть, – орет, четыре шпалы трясутся, – обманывать рабоче-крестьянскую власть?» Я думал бить будет. Нет, не стал. Подписал приказ – шесть часов – и за ворота выгнать: А на дворе ноябрь. Обмундирование зимнее содрали, выдали летнее, б/у, третьего срока носки, шинельку кургузую. Я – раз…бай был, не знал, что могу не сдать, послать их: И лютую справочку на руки: «Уволен из рядов… как сын кулака». Только на работу с той справкой. Добираться мне поездом четверо суток – литеры железнодорожной не выписали, довольствия не выдали ни на день единый. Накормили обедом последний раз и выпихнули из военного городка».

Нашивки на петлицах командира полка в Красной армии до 1940-х годов, когда вновь были введены наплечные погоны.

Бригадир пользуется безоговорочным уважением Шухова: «…везде его бригадир застоит, грудь стальная у бригадира». «Кого хошь в лагере обманывай, только Андрея Прокофьевича не обманывай. И будешь жив», – думает Иван Денисович. Второй человек в бригаде – помощник бригадира, Павло, с Западной Украины, только в 1939 году присоединенной к СССР. Павло – «парень молодой, кровь свежая, лагерями еще не трепан, на галушках украинских ряжка отъеденная». Кавторанг (капитан второго ранга. –Авт.) Буйновский, «ходивший и вокруг Европы, и Великим северным путем», в лагере недавно и жить «пока не умеет». Сенька Клевшин – бывший заключенный Бухенвальда; в немецкий лагерь попал за три попытки бежать из плена , но никогда «в беде не бросит. Отвечать – так вместе».

Мальчишку Гопчика «посадили за то, что бендеровцам в лес молоко носил. Срок дали, как взрослому». «Этого Гопчика, плута, любит Иван Денисыч (собственный сын его помер маленьким, дома две дочки взрослых…». Фетюков, отец троих детей, «но как сел – от него все отказались, а жена замуж вышла: так помощи ему ниоткуда». Фетюков называется в лагере шакалом – он собирает выплюнутые окурки, в столовой дерется за недоеденные остатки в мисках, а с курящих членов бригады не спускает жадно-просящих глаз. «Срока ему не дожить. Не умеет он себя поставить» – не без жалости думает о нем Шухов.

Два похожие на братьев эстонца – «оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами». Один – «рыбак с побережья», другой – сын эмигрантов, вернувшийся из Швеции на родину учиться, немедленно арестованный, и попавший в лагерь. Вальяжный интеллигент Цезарь Маркович рассуждает о кино, о театре, о московской жизни и живет в лагере лучше других, потому что «богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, – и придурком работает в конторе, помощником нормировщика».

Рядом с Шуховым живут стукач Пантелеев (о нем Шухов ничего, кроме обозначения его занятия, не говорит), баптист Алешка, каменщик латыш Ян Кильдигс. В лагерях он «только два года, но уже все понимает: не выкусишь – не выпросишь». Кильдигс «без шутки слова не знает. За то его вся бригада любит. А уж латыши со всего лагеря его почитают как! Ну, правда, питается Кильдигс нормально, две посылки каждый месяц, румяный, как и не в лагере он вовсе. Будешь шутить».

Все заключенные так или иначе заняты в лагере вопросом, как выжить, уцелеть. И в солженицынском рассказе обозначено множество способов, к которым прибегают заключенные. Среди этих способов заведомо гибельные пути – пути «придурков», «шакалов», «стукачей» (за этими путями стоит потеря самого себя). Не поможет выжить несгибаемость кавторанга, или сломит его система, или он должен будет научиться мудрости лагерной жизни. Оптимальным, очевидно, представляется путь Шухова: он не упускает случая получить лишнюю миску каши или баланды, тщательно обдумывает, когда лучше съесть дополнительную хлебную пайку, но при этом и абсолютно бескорыстно делится печеньем, полученным от Цезаря, с Алешкой, следит за тем, чтобы получить миску, куда попала наиболее густая порция супа, но одновременно соглашается с тем, что «закошенная» им дополнительная порция достается кавторангу. В чем же принципиальное отличие позиции Шухова от позиции Фетюкова, что позволяет ему сохранять собственное достоинство, сохранять меру, приспособляясь к нечеловеческим условиям лагеря? Вероятно, таким стержнем остается для Ивана Денисыча не истребленное ни лагерем, ни колхозом умение работать: «так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули». Многие бывшие заключенные упрекали Солженицына, что изобразил он нереальную картину, никто не стал бы, рискуя и себя, и бригаду оставить без еды, продолжать класть стенку, но именно эта работа обеспечивает достойное самоощущение Шухова:

– Иди, бригадир! Иди, ты там нужней! – (Зовет Шухов его Андрей Прокофьевичем, но сейчас работой своей он с бригадиром сравнялся. Не то, чтоб думал так: «Вот я сравнялся», а просто чует, что так)».

Именно это умение работать вопреки всему оставляет у читателя ощущение, что несмотря ни на что у Шухова есть надежда прожить оставшиеся дни в лагере и не умереть от голода, не совершая недостойных поступков.

«Засыпал Шухов вполне удовлетворенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.

Прошел день ничем не омраченный, почти счастливый».

1. Попробуйте объяснить, почему автор описывает всего один день жизни своего героя, причем день, по мнению героя «удачный».

2. Как вы можете объяснить последние две фразы рассказа: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось…» Для чего нужно автору указание на високосные годы, выделенное в самом конце рассказа?

3. Подумайте, не напоминает ли позиция Шухова кого-нибудь из так называемых «маленьких людей», героев литературы XIX века?

В рассказе «Один день Ивана Денисовича» понятия «срок», «время» неоднозначны, в том числе, имеют символический смысл. А вместе с тем понятие «срок» может связываться с понятием «произвол» и рассматриваться как искусственные рамки, поставленные государством человеческой жизни, как проявление насилия над этой жизнью. Вместе с тем «срок» в рассказе – это и естественное время человеческой жизни, отпущенное человеку Богом. Время выступает в рассказе и как конкретно-историческая категория.

Тема самостоятельного исследования: Категория времени в рассказе «Один день Ивана Денисовича».

Творчество А. Солженицына в 1960–1970-е годы

Публикация «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире» была фактически первым обращением открытой советской печати к теме сталинских лагерей. Солженицын и его рассказ оказались в центре общественного внимания. Могло показаться, что с конца 1962 года начинается недолгий период его официального признания в Советском Союзе: его принимают в Союз советских писателей, «Новый мир» публикует его небольшие прозаические вещи (в том числе, в 1963 году «Матренин двор»), театры предлагают ему работать над инсценировками, радио просит предоставить главы для чтения, его приглашают на встречи руководства партии с деятелями искусства. В 1964 году Твардовский пытается добиться для автора «Одного дня Ивана Денисовича» высшей советской литературной награды – Ленинской премии за достижения в области литературы.

Но если и в 1962–1964 годах у Солженицына и его произведений, даже в редакции «Нового мира», находилось достаточное число влиятельных недоброжелателей, то после снятия Н. С. Хрущева, в октябре 1964 года, уже практически исчезает надежда не только на присуждение премии, но и на публикацию еще не напечатанных «В круге первом» и «Ракового корпуса».

В 1965 году при обыске, проведенном сотрудниками КГБ, у знакомых Солженицына изымается довольно значительная часть машинописного архива писателя.

И хотя после изъятия КГБ романа «В круге первом» эту понравившуюся Твардовскому вещь уже не было возможности печатать, Солженицын приносит в «Новый мир» часть «Ракового корпуса». Уже не очень рассчитывая на возможность публикации в журнале, он раздает экземпляры по разным местам, полагая, что они будут втайне перепечатываться и расходиться в «самиздате». Действительно, часть редакции категорически возражает против публикации в «Новом мире», даже и не пробуя отправить произведение в Главлит для цензурного разрешения. Однако Солженицын еще передает экземпляр и в секцию прозы Союза писателей – в результате ему предлагают чтение «Ракового корпуса» в Центральном доме литераторов в Москве, в ноябре 1966 года. Тогда же Солженицына приглашают читать на вечере в физическом институте им. И. В. Курчатова – в присутствии 600 человек он читает главы не только из «Ракового корпуса», но и из изъятого КГБ романа «В круге первом». После этого власти добиваются отмены других выступлений писателя, и все же еще одно выступление – в Институте востоковедения – состоялось: «час свободной речи с помоста пятистам человекам, тоже ошалевшим от свободы»[7]. – А. Солженицын. «Бодался теленок с дубом».

Солженицын не только читает, но и публично опровергает клевету, которую про него всеми силами тайком распространяют на партийных инструктажах по всему Советскому Союзу (что сидел он по уголовному делу и многое другое).

«О, я кажется уже начинаю любить это свое новое положение, после провала моего архива! Это открытое и гордое противостояние, это признанное право на собственную мысль»[8]. – А. Солженицын. «Бодался теленок с дубом».

Во второй половине 1960-х годов Солженицын завершает свою книгу «Архипелаг ГУЛАГ» – книгу обо всей советской системе лагерей. Создавая ее, он опирается не только на собственный опыт и рассказы тех, с кем встречался в тюрьмах, лагере и ссылке, но специально опрашивает всех, кого ему удается найти уже в 1960-х годах (227 свидетельств).

А.И.Солженицын 1960-е гг. 

---

В трех томах он пытается представить всю историю советских лагерей и тюрем, с 1918 года и до положения лагерей уже после смерти Сталина; описывает аресты, обыски, допросы, условия содержания во время следствия и после суда, пересыльные тюрьмы, вагоны, в которых перевозили заключенных, воспроизводит подробности тюремного и лагерного быта, характерные приметы лагерного и тюремного начальства, надзирателей, караульных, конвойных. Отдельно описаны Соловецкий лагерь особого назначения 1920-х – начала 1930-х годов, строительство каналов. Рассказывается о поведении в лагерях уголовников, об их отношениях с осужденными по 58-й статье; специальные главы посвящены малолеткам и женщинам в лагерях. В «Архипелаге» описано множество человеческих судеб; особенно привлекают автора люди, не поддавшиеся унижающей, развращающей системе, сохранившие силы сопротивляться, превращавшие суд в обличение своих палачей, в лагерях искавшие не мест «придурков», а совершавшие побеги, или в начале 1950-х годов затевавшие лагерные забастовки и возмущения.

Тщательно исследует Солженицын, как шаг за шагом, от момента ареста, органы вынуждают арестованного действовать по их правилам. Сперва почти каждый надеется, что арестован по ошибке – вдруг освободят, и старается вести себя послушно, а далее, постепенно, человека лишают уверенности в себе, способности «защищаться» – арестованного оставляют без ремня и шнурков, помещают в камеру с уголовниками или в бокс, где невозможно ни стоять ни сидеть, а лежать запрещено, или, наконец, в камеру, где сочувствующий сокамерник оказывался «стукачом», и множество других методов «следствия»: непрерывные многочасовые допросы, допросы ночью, когда не дают спать, использование лжи и запугивания, угроз близким – все мыслимые и немыслимые средства физического и психологического давления, унижения. Результатом следствия оказывалось, что заключенный был готов дать любые, самые немыслимые показания о связях с разведками иностранных государств, о контрреволюционных организациях, заговорах – чем угодно, только бы прекратить следствие. Но на этом ничего не кончается: изо дня в день на пересылках и вагонах, в тюрьмах и лагерях все направлено на постоянное уничтожение личного достоинства, ощущения внутренней независимости, которые могли бы привести даже не к бунту, а к минимальному неповиновению.

Принципиальное отличие книги Солженицына от того, что писали о лагерях другие – изображение лагеря как неотъемлемой части, закономерного порождения всей советской системы. Вся страна в целом представляет своего рода «большую зону», которая живет практически по тем же законам, хотя и в несколько смягченном виде, что и малая зона – собственно территория ГУЛАГа.

К 1968 году Солженицын в основном заканчивает работу над «Архипелагом», которая велась, естественно, в условиях полной секретности. Экземпляр книги в микрофильмах был переправлен в Западную Европу: автор хотел, чтобы его труд, восстанавливающий память о миллионах невинно замученных, увидел свет, даже если с ним самим в СССР что-нибудь случится.

В 1968 году произведения «В круге первом» и «Раковый корпус» были опубликованы за границей.

В 1969 году Солженицына исключают из Союза советских писателей. В 1970 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе. Порочащие Солженицына статьи все чаще появляются в советских газетах. В 1971 году за границей выходит и первая часть многолетней работы писателя по исследованию истоков русской революции – роман «Август четырнадцатого».

Из «Записки Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР и прокуратуры СССР» в ЦК КПСС 27 марта 1972 года:

«Анализируя материалы в отношении СОЛЖЕНИЦЫНА, а также его сочинения, нельзя не прийти к выводу, что мы имеем дело с политическим противником советского государственного и общественного строя. Ненависть СОЛЖЕНИЦЫНА к Советской власти, его попытки бороться с ней прослеживаются на протяжении всей его сознательной жизни, в разное время отличаясь лишь методами, степенью активности и возможностями распространения чуждых социализму взглядов»[9].

Летом 1973 года КГБ удается обнаружить один экземпляр машинописи «Архипелага ГУЛАГ», который, вопреки запрету автора, тайно сохранила одна из машинисток, перепечатывавших произведение, Е. Воронянская. После допросов и изъятия машинописи пожилая женщина покончила с собой.

Солженицын отдает распоряжение немедленно начать печатание книги на Западе. В декабре первый том «Архипелага» выходит в парижском русском издательстве YMCA-Press. Кампания травли писателя в советской печати заканчивается 13 февраля 1974 года арестом, и по решению Президиума Верховного Совета СССР Солженицын был лишен советского гражданства и выслан из СССР.

Появление «Архипелага ГУЛАГ» на Западе оказало очень существенное влияние на общественное отношение к СССР. Видимо, репутация писателя, который первые разоблачения сталинизма делал еще в СССР и на страницах советского журнала, оказалась не менее важна, чем художественная выразительность произведения. Всему, что рассказал в своей книге Солженицын, поверили те, кто все предшествующие свидетельства о преступлениях советского режима, воспринимал как пропаганду врагов социализма и демократии.

С 1976 года Солженицын с семьей жил в США, продолжая работу, главным образом над романом «Красное колесо», как стало называться произведение о революции. Им были написаны и опубликованы «Август четырнадцатого», «Октябрь шестнадцатого» и «Март семнадцатого».

В начале 1990-х годов книги Солженицына были напечатаны в России, ему было возвращено гражданство, летом 1994 года он вернулся на родину.

---

Темы сочинений:

1. История страны в судьбах героев рассказа А. Солженицына «Матренин двор».
2. Вневременное и конкретно-историческое содержание понятия «праведник» в рассказе А. Солженицына «Матренин двор».
3. Образ дороги как образ народной судьбы в русской литературе и в рассказе Солженицына «Матренин двор».
4. Лагерь как модель советского общества в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
5. Изображение интеллигенции в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Дополнительная литература:

1. Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. – М., 1996.
2. Лакшин В. Иван Денисович, его друзья и недруги // Лакшин В. Пути журнальные: Из литературной полемики 60-х годов. – М., 1990.

Библиографические ссылки:

[1] Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956. Опыт художественного исследования. – М., 1989. – Т. 3. – С. 243.

[2] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. – М., 1996. – С. 10.

[3] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 12.

[4] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 13.

[5] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 14.

[6] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 16–17.

[7] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 154.

[8] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом … – С. 154.

[9] Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. – М., 1994. – С. 198.