Что нам «должен» и чего «не должен» выпускной экзамен по литературе

Если попытаться найти какой-то образ, который воплощает сегодняшнюю ситуацию с экзаменом по литературе – а сегодня мы говорим именно о ЕГЭ по литературе – то мне кажется, что это формула «преступление и наказание». Потому что то, что происходит на ЕГЭ по литературе, – это фактически два в одном: преступление и наказание.

Причем преступление всех перед всеми: общества – перед гражданами, чиновников – перед обществом, взрослых – перед подрастающим поколением, родителей – перед детьми, а педагогов – перед учениками. И наоборот. Поскольку мы все играем в одну игру, а значит, живем по одним и тем же правилам. И, по большому счету, в общем, это преступление каждого перед самим собой.

Что же мы делаем?

В результате ЕГЭ мы порождаем приспособленчество, лицемерие, начетничество. Ну, конечно же, мы их не порождаем, но плодим, способствуем их распространению и приумножению в нашем обществе. Ведь подготовиться реально к подобным экзаменам со всеми их «угадайками» совершенно невозможно. Мы порождаем жизнь по блату, когда необходимость успешной сдачи ЕГЭ вынуждает существовать по совершенно особым правилам. Примеры таких ситуаций сегодня всем хорошо известны – ими занимается прокуратура.

Понятно, что всего этого хватает в жизни наших выпускников и без ЕГЭ по литературе. Но мы – с нашими регулярными разговорами о высоком, с погружением в мир истинных чувств, в мир гармонии, с анализом человеческих отношений, со стремлением понять какие-то глубинные смыслы бытия, окунуться в прекрасное и эту гармонию реально ощутить – мы вдруг совершенно неожиданным образом оказываемся в первом ряду борцов за оценку любой ценой. Потому что экзамен этот все теперь в нашем предмете определяет. Причем сегодня эта борьба происходит, в итоге, ценой уничтожения литературы.

Действительно, литературу жалко, потому что в варианте, в котором она предстает в режиме ЕГЭ, она становится плоской, а дети становятся конформистами и понимают, что всеми нашими высокими словами, эстетическими представлениями и убеждениями можно в принципе пренебречь как величиной бесконечно малой, как говорят математики.

И нас в этой ситуации жалко, потому что преподаем мы одно, а потом, на выходе, вынуждены делать совсем другое. Мы должны отречься от всего того, что провозглашали все годы обучения и что для нас было свято.

Что я имею в виду? Я говорю не о каких-то там этических категориях предательства, а я говорю об эстетических категориях – о предательстве так сказать эстетическом.

Что мы утверждаем на уроках? Что текст многослоен, что он принципиально неоднозначен, что ничего в нем нельзя определить строго и просто. Что все в нем предельно сложно и одновременно, действительно, в нем есть удивительная простота, которую мы способны ощутить, если мы в состоянии проникнуть вглубь текста и добраться в нем до каких-то сущностных вещей.

И когда мы пытаемся что-то сказать о художественном тексте просто и коротко, то это всегда упрощение, заведомо – упрощение.

Мы на уроках всегда поддерживаем атмосферу индивидуального самовыражения, в которой только и создается множество точек зрения.

Что же мы получаем на выходе – на экзамене?

Все надо определить одним-двумя словами. Я уже не говорю о первой части – «угадайке». И на сложные вопросы надо ответить просто – потому что написано, что это должно быть 4-максимум 6 предложений. Это – для слабых и убогих. Ни один умный ребенок в 4 предложения ответ на вопрос по тексту (причем задаются серьезные вопросы по серьезным художественным текстам), естественно, уложить никаким образом не может. Более того, ответить нужно максимально однозначно – без всяких там «с одной стороны…с другой стороны», «в то же время», «здесь наблюдается противоречие…» и т.д. – как бы это сделал ребенок, если бы он писал какую-то нормальную работу.

Анализ текста в рамках единого государственного экзамена превращает художественный текст в плоский, однозначный и одномерный. А разговоры о нем на уровне, чаще всего, тематики и проблематики превращают и сам этот анализ в поверхностный и примитивный. Хотя все это называется и обставляется так, что возникает иллюзия присутствия на таком экзамене реального анализа художественного текста.

Мы таким образом врем себе, что что-то проверяем, мы врем литературе, что именно таким способом видно, как мы ее освоили, потому что во всех документах написано, что это реальная возможность проверить ее освоение. Мы врем и нашим навыкам и компетентностям, уверяя себя, что они проявляются и проверяются именно в такого вида работе, мы врем нашим эстетическим представлениям, что мы таким образом учимся реально понимать художественный текст.

И если говорить глобально, на уроке мы общаемся с текстом, мы пытаемся в него проникнуть, а на экзамене проверяются вещи совсем другие. Это все равно что на уроках химии проводить опыты и составлять уравнения, а потом на экзамене оценивать красоту написания этих уравнений. Или, например, на уроке труда учить сколачивать табуретки и работать со столярными инструментами, а на экзамене спрашивать, как эти инструменты называются и откуда эти названия произошли.

Мне кажется, что у нас на экзамене по литературе сегодня происходит что-то очень похожее.

Повторю еще раз: главное наше преступление – это предательство того хорошего и «настоящего», что было у нас с литературой, и вранье – самим себе и окружающим.

На уроке мы очень часто задаем вопросы, на которые ответ не известен, они сложны и поэтому долго обсуждаются. А на ЕГЭ задаются вопросы, на которые точно известны ответы и в них надо только попасть.

В фильме «Доживем до понедельника» один из учеников произносит формулу, по которой очень удобно жить, – он называет ее принцип «2У»: первое «У» – угадать, второе – угодить. Вот то, как сейчас сдается экзамен по литературе, – это есть реализация этих самых двух «У»: где можно – угадать, а, где нельзя угадать и требуется что-то написать самому, – там надо постараться угодить проверяющим, чтобы это было высоко оценено.

Почему я говорю одновременно не только о преступлении, но и о наказании? Потому что совершенно понятно, что наказанием являются наши общие терзания, страдания, отсюда наши бурные обсуждения по поводу ЕГЭ, потому что здесь есть и стыд, здесь есть и унижение. Потому что результат, который мы в итоге получаем, реально не является результатом, потому что он ничего не показывает. И, к сожалению, сегодня и в Госуниверситет абитуриенты приходят с очень высокими баллами по ЕГЭ, а уровня хоть какой-то образованности у большинства этих ребят – увы! – нет. А есть лишь некая «нахватанность».

И у детей в связи с ЕГЭ страданий тоже хватает. И от стресса, который представляет им этот экзамен, и от той непосильной ноши, которая на них взваливается.

Ведь если поступающему на филфак достается «угадайка» по «Тихому Дону» или по «Войне и миру» (а я в данном случае говорю о реально имевших место быть ситуациях), то совершенно понятно, что, не перечитай или хотя бы не перелистай он эти тексты в мае, непосредственно перед экзаменом, сдать такой экзамен просто нельзя. Потому что нельзя вспомнить подробности и какие-то частные эпизоды этих огромных текстов. Конечно, это ноша непосильная.

Ну и для педагогов эта ситуация тяжелая, потому что на такой экзамен надо действительно натаскивать. И сама литература перестает быть литературой, потому что на уроках все заняты тем, чтобы как-то к этому экзамену суметь подготовиться.

В итоге, получается, что повсеместное введение такого экзамена по литературе оборачивается страданием и для общества. Пока это головная боль только для чиновников, потому что до окончания эксперимента в большинстве городов ЕГЭ по литературе еще пока не сдают. Но, несомненно, общество все это еще ощутит.

Часы по литературе уже сокращены, а объем авторов и текстов в программе не только не уменьшен, но все растет и растет. Литература у нас развивается очень интенсивно – премии, новые имена, новые тенденции – и все это надо как-то воткнуть в школьное изучение (и об этом без всякого зазрения совести позволяют себе спрашивать даже на областных школьных олимпиадах); и обо всем этом всерьез говорят в Москве. А сегодня есть уже негуманитарные 9-10-е классы, в которых 2 часа в неделю – на литературу, а при этом в 10-ом классе все тот же Островский, Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов. И все это – за 2 часа в неделю!

А тут еще добавляется ЕГЭ с его «угадайкой» по совершенно конкретным и совсем не маленьким текстам.

Что, с моей точки зрения, «не должен» экзамен по литературе?

Экзамен не должен ставить выпускника в тупик. Да и преподавателя – тоже.

Экзамен не должен быть тестом.

Экзамен не должен быть сочинением в его традиционном понимании. Сочинение как экзаменационный жанр сегодня себя полностью дискредитировало.

Экзамен не должен быть репродуктивным. Он не должен требовать от ребенка воспроизведения того, что он зазубрил.

Экзамен не должен проверять просто знания. Он не должен быть таким, чтобы было возможно на него натаскать.

Экзамен не должен позволять использовать набор штампов и шаблонов, за которыми можно просто спрятаться.

Что же экзамен по литературе «должен»?

Экзамен должен «спрашивать» про то, чему учили. А не что учили.

Экзамен должен проверять не ответы, а умение ставить вопросы и самостоятельно их решать. Это как раз то, чем мы реально занимаемся на уроке.

Экзамен должен проверять не какие-то конкретные знания конкретных текстов. Мне кажется, что экзамен вообще не должен проверять знания. Экзамен должен проверять, в первую очередь, умения (а на мой взгляд, – исключительно их!). Ведь если мы научили детей чему-то, у них возникли какие-то навыки общения с художественным текстом, работы с ним, то именно это все на экзаменах и должно как-то проявиться.

Если говорить «глобально», экзамен по литературе должен всегда давать шанс. У выпускника должно быть ощущение, что он этот экзамен может сдать. А не ощущение того, что он может сдать, только если ему повезет. Если достанется какой-то приличный текст, который он вспомнит.

Экзамен должен дать возможность каждому выпускнику почувствовать себя успешным. И быть успешным. И результативным. И понимать, что у него есть шанс – именно на экзамене быть успешным и быть результативным.

Мы сегодня очень много об этом говорим – а экзамены наши абсолютно не рассчитаны, на «настроены» на то, чтобы человек вышел с экзамена с ощущением какого-то удовлетворения. Не потому что там где-то что-то как-то списал или удалось списать и выкарабкаться. А потому что сумел и сам справился.

Экзамен должен создавать нацеленность не на то, что где списать, а на то, что в тексте найти, – т.е. на поиск чего-то именно в тексте, а не в потайных карманах.

Какой сегодня возможен выход из положения с экзаменом по литературе, позволяющим решить поставленные выше проблемы?

Выпускной экзамен по литературе должен быть утвержден в нескольких возможных формах.

Одной из них могла бы быть и форма ЕГЭ – для поступающих на профильные факультеты, непосредственно связанные с изучением литературы.

А для всех выпускников оптимальным был бы экзамен по литературе, на котором им бы предлагался незнакомый текст. Причем форма работы по этому тексту должна быть абсолютно свободной и должна выбираться самим выпускником.

Такой экзамен позволит реально проверить полученные на уроках литературы навыки общения с художественным текстом и выявить уровень основных литературных компетентностей, связанных с чтением, пониманием и интерпретацией художественного текста. Это будет настоящая проверка, поскольку компетентности эти будут проверяться в новой ситуации, на новом материале.

Такой экзамен позволит каждому осмыслить текст на том уровне, на котором он в состоянии это сделать, а значит- экзамен этот окажется доступным учащимся с самым разным уровнем подготовки – от самых сильных до наиболее слабых.

Такой экзамен даст возможность продемонстрировать самому выпускнику не просто уровень его подготовки по литературе, но уровень его общего развития, набор жизненно необходимых общегуманитарных навыков, будет учить его читать, понимать, анализировать, доказывать, чувствовать, грамотно формулировать собственные мысли, будет формировать Читателя художественного текста, воспитывать вкус, культуру эстетического потребления, формировать свободную личность.

Ирина Коган