Александр Демахин: «Просто пытайтесь быть собой»

Александр Демахин – преподаватель МХК в гимназии им.И.Б.Ольбинского г. Сергиева-Посада, победитель конкурса «Учитель года – 2012», драматург, лауреат премий «Действующие лица», «Триумф», выпускник режиссерского факультета ГИТИСа (мастерская Сергея Женовача) – о том, важно ли педагогическое образование для учителя, как впустить театр в школьный класс и какой предмет является самым авангардным в современном образовании.

— Александр, добрый день. Готовясь к интервью с Вами, зашла на страницу Вашего сайта, долго читала, изучала. Узнала, что у Вас нет педагогического образования, что Вы никогда не учились педагогике. Но это никак не помешало стать победителем главного конкурса страны среди учителей. Как же так случилось, что Вы стали учителем?

— Я работаю в школе, в которой учился сам. Стремление стать учителем было связано с желанием не расставаться с пространством. Когда я выпускался из школы, то думал, что навсегда ее покидаю. Потом мне стало быстро ее не хватать, и после этого я стал думать, что можно делать. Я как раз тогда учился на киноведении-театроведении в РГГУ. Это было начало 2000-х, в Интернете еще ничего на эту тему не было. Я понял, что какие-то фильмы, которые я увидел на первом курсе института, хорошо бы мне было увидеть раньше. Тогда я и придумал кинокурс, с которым пришел в школу к нашему директору. Этот кинокурс я вел несколько лет, на него могли свободно приходить все гимназисты и учителя. Это была моя первая история, которая не была связана с выбором педагогической профессии. Никакого педагогического вуза не подразумевалось, просто мне это нравилось делать. Постепенно за это зацепились другие виды деятельности: спектакли, руководство творческими работами, которые у нас пишут дети.

Когда я до своего пятого курса таким образом дошел, мне наш директор предложил попробовать повести уроки, чтобы за пятый выпускной курс разобраться – мое это или не мое, стоит или не стоит этим заниматься. В школе была вакансия учителя мировой художественной культуры. Я честно сказал директор, что в МХК ничего не понимаю, не знаю, что там все эти художники написали, одного от другого не отличаю. А он мне ответил: «Ну вот заодно и узнаешь». Весь первый год я «заодно узнавал», для меня открывался новый мир, потому что у меня ни в институте, ни в школе истории искусств не было, я в этом смысле был абсолютно чистым листом. Собственно, с детьми всем этим параллельно делился. В общем, этот предмет мне как будто судьба выдала, так я и с ним. На самом деле, я сейчас очень трепетно к нему отношусь, переживаю за его сложную судьбу в российском образовании, для большинства учителей это дополнительная нагрузка, для меня – это основная моя история. Дальше я так и работал учителем, при этом не имея педагогического образования.

Отсутствие педагогического образования мешало или помогало?

— Мне здесь сложно сказать, есть много разных точек зрения. Мне не мешало. Как раз многие выпускники педвузов, с кем я общался, говорят, что очень не хватает практической стороны. А у меня была такая сплошная практика, я в процессе что-то читал, что-то узнавал для себя.

— Меж тем отсутствие педагогического образования не помешало Вам стать победителем конкурса «Учитель года». Вы стали лучшим. Как это случилось?

— Это не ко мне вопрос (смеется), это вопрос к жюри. Сам я думал, что педобразование станет неким камнем преткновения в конкурсе. Но тогда существовала инициатива министра образования, который как раз в те годы говорил, чтобы одинаковое право доступа к профессии было как у выпускников педвузов, так и у выпускников классических университетов. Интересно, что в областном конкурсе «Педагог года Подмосковья», насколько я помню, у трех человек из пятерки не было педобразования. Это к вопросу о том, кто идет в эту профессию, как люди к ней приходят, обязательно ли для этого педобразование, что оно дает, что можно в процессе набирать. После того, как я конкурс выиграл, в школу приходила очередная проверка. Проверяющий начал писать замечание, что у меня нет педобразования, но ему сказали: «Вы знаете, он тут выиграл конкурс, может, вы подумаете, стоит ли вам это писать» (смеется).

Я не то чтобы ратую за то, что не нужно педобразование для тех, кто работает в школе, конечно, нужно. Вообще-то для того, чтобы в школе что-то вышло, для начала нужно реформировать две системы – педагогического образования и управления образованием. Если бы прошла реформа этих систем, то после нее те, кто по-новому управляет и по-новому обучен работать, действительно смогли бы провести реформу школы. Разумеется, педобразование важно для работы в школе, но вдумчивых подходов к его адекватному реформированию пока не найдено.

Чего сегодняшней школе, с Вашей точки зрения, не хватает?

— Свободы. Общее состояние школы сейчас депрессивное, на мой взгляд. Очень много благих намерений у вышестоящих инстанций, причем, правда, благих. Но хочется быстро достичь результата, и школа сейчас зажата в тисках огромного количества документов, бумаг, инициатив. Насколько я могу судить, в 90-е годы люди ощущали интерес к происходящему, потому что они видели некую зону свободы в своих действиях. А сейчас, мне кажется, у учителя нет этой дальней перспективы.

Современному учителю кто-то мешает? Реально ли всем дать такую перспективу, свободу? Не страшно?

— Я же понимаю, что это все произошло потому, что в 90-е годы дали свободу. Оказалось, что кто-то рванул вперед, а кто-то откатился назад, сейчас оказалось правильным всех держать. Это к вопросу о второй проблеме, которая никогда у нас не называется – об управлении образованием. Мне кажется, сами механизмы управления устарели. Необходимо сделать в этом конкретном сегменте гибкую систему управления, где качество образования и качество работы школы влияет на степень контроля. Это сложнее, конечно, чем всех поставить под линейку и приказать делать движение левой ногой в одну секунду, но это, на мой взгляд, перспективнее. Этого сейчас очень недостает.

Мне не кажется, что федеральные инициативы ужасные, они вполне нормальные. Просто гибкость в том, как их реализовывать, сейчас ограниченная, поэтому учитель в итоге оказывается крайним. И ученик оказывается крайним.Мы все говорим, что учитель будет предоставлять ученику и то и другое, различные компетенции будет в нем развивать, будет с ним свободно общаться, а самого учителя вызывают в шестьутра по повестке к черту на рога и как хочешь добирайся. То есть какое-то рабское сознание, что учитель никуда он не денется, он же бюджетник. Потом ожидается, что этот учитель к детям придет и будет там эти компетенции личностные развивать. Тут ведь все одно от другого зависит.

Как изменить такое сознание? В других странах учителя протестуют…

— Значит, мы заслуживаем того, чего мы заслуживаем. Учителя действительно готовы терпеть. ЕГЭ ввели, первое время сопротивлялись, сейчас у учителя есть удобная рабочая схема, он видит, к чему готовить. Его это устраивает.

Мне кажется, надо говорить искренне обо всем. По крайней мере, я всегда так делал. Надо говорить о тех вещах, которые ты считаешь правильными. Это шанс быть услышанным. Учителя порой сами довольно консервативны в плане заявки собственного протеста, скорее они подстраиваются под систему.

Почему среди учителей мало молодых?

— Когда я выиграл конкурс, самым отрадным результатом было то, что мои молодые знакомые, люди творческих профессий, говорили: «Ой, я думал, такие, как я, школе не нужны», «Я даже о школе никогда не думал, а теперь я задумался, мне бы самому тоже хотелось преподавать». То есть для них это вдруг стало сигналом, что они школе могут быть нужны.

В том конкурсе, в котором я участвовал, были разные позиции: от «учителя нового поколения» до «это вообще не учитель, его в школу пускать нельзя». Ежегодно на конкурсе, когда выхожу к участникам, я им всегда говорю: «Вы не пытайтесь подстроиться под какие-то параметры, вы просто пытайтесь быть собой на двести процентов, а дальше уже пусть вам дадут обратную связь, как вас восприняли. Зачем вам выигрывать, будучи не собой? Вы потом дальше будете соответствовать какой-то рамке? Это странно. Лучше проявить себя и попытаться доказать то, во что веришь. Если это получится, то это будет ступенью для реализации идей».

По поводу профессии. Для того чтобы достичь средней по региону зарплаты, нужно, чтобы люди работали на полторы ставки. Соответственно, молодой человек на это не пойдет. У меня есть много интересных людей, которые хотели бы пойти в школу, но не на 30 часов. Им предлагают эти часы – для них вопрос закрывается. Они хотят с чем-то совмещать, а им говорят, что это неприемлемо. Это касается и пожилых учителей, которые хотят работать, но по здоровью не могут больше, они тоже вылетают из системы. Это какой-то абсурд, денег ведь больше не тратится. Я трачу 30 тысяч на 3 человека или на одного – денег столько же. Если разобраться, то это экономическое преступление. Качество образования понижается. Давайте считать среднюю зарплату от ставки. Понятно, что показатели понизятся. Но талантливые люди пойдут в школы.

Если более глобально, то важен и имидж школы как место для работы и для перспектив, которые там открываются, плюс материальные перспективы – все эти факторы никуда не деваются. Я учился в школе, где в 90-е годы был очень интересный состав педагогов. А сейчас – может быть, вообще интересных людей стало меньше в стране? Или они просто в школу не идут, а выбирают другие сферы, потому что сейчас есть где реализоваться?

Может, сами себя жалеют и жалуются?

— Даже не знаю. Просто сейчас все зависит от конкретной школы. Вот в Казани есть лицей, который заинтересован в уникальных педагогах. Они ездят по 4-5 курсам университетов, проводят свои рекламные кампании, убеждают интересных молодых людей пойти в эту профессию, выбивают подъемные деньги, гранты, предоставляют льготные условия на жилье. Это сейчас действенный способ.

Или вот я знаю, например, в Ижевске Ахтама Хабибзяновича Чугалаева, победителя конкурса «Директор школы года». У него учителя летают на стажировки в Европу, по всей России, он лучших учителей со всей страны привозит на собственные курсы повышения квалификации, у него своя внутришкольная система. Он мог бы, я думаю, быть очень успешным бизнесменом, но слава богу, он директор школы. Я вижу, что ему это все очень интересно. Когда я приезжаю, он мне рассказывает: «Вот здесь у меня будет такой-то корпус, сейчас летний лагерь достраиваю, чартерные рейсы в Сочи заказываю, фреску «Афинская школа» на стене в школе делаю». Мне кажется, что попасть в его школу и быть там учителем – это здорово. Когда я общаюсь с учителями, то вижу, что им там интересно. Еще эта история, когда сравнивают с финским образованием.

Да, книжки уже начали выпускать. Недавно видела на прилавках.

— Да-да, там же высокий конкурс на попадание, какой-то невероятный. Не каждый кандидат наук попадет в финскую школу. Я был на форуме в Катаре, где Паси Сальберг вживую все это рассказывал. Суть в том, что когда ты оказываешься внутри, то у тебя очень большая степень свободы. Там была финская учительница, которая сказала: «Я внутри классной комнаты, пройдя все эти отборы, абсолютна свободна. Я эксперт по интерпретации». Она так себя определила. Там люди знают: в том месте, куда они придут, у них будет возможность дальней перспективы, дальнего взгляда. Да, они сейчас пройдут сквозь все эти отборы, но там у них будет взгляд открыт.

У нас проблема с доверием, на самом деле. Школа же – не что иное как срез общества в целом. Мы всегда говорим, что в школе проблемы, но в ней нагляднее прослеживаются вещи, которые есть в обществе, эти проблемы не в школе отдельно, они везде есть. Здесь все довольно закономерно. ЕГЭ скоро будут писать за колючей проволокой, под дулом автомата. Доверие страдает на всех уровнях: чиновников от образования к учителям, учителей к ученикам, директора ко всем. Это такая мелочь, когда ребенок по любому поводу пишет объяснительную записку. Вы жалуетесь, что у вас сто бумаг на федеральном и областном уровнях, а сами без бумажки не можете. У ребенка живот заболел, он мучается, плачет, а ему говорят, что сначала надо написать бумажку, а потом можно пойти домой. Так какое мышление у него вырабатывается? Это все история про доверие.

Это быстро не делается. Я был на встрече с Ямбургом, он говорил нам про инклюзивное образование и про все те вещи, которые он внедряет: «Я хотел долго, а потом понял, что в нашей стране или быстро, или никогда». Может, это действительно так. Но иногда быстро – это тоже дорога в никуда. Вот сейчас все начали писать про метапредметный подход, а на самом деле ничего не меняется. Да, инклюзию сейчас тоже все напишут, а реально ничего не поменяется. Деятельностный подход в образовании – это же сейчас во всех программах написано, но кто реально этим занимается? Сейчас эти слова совершенно обесценены.

А что такое свобода?

— Когда наш директор в 1994 году открывал школу, на педсовете были заявлены позиции, зачем он открывает школу. Было три задачи. Я их спустя двадцать лет прочел и понял, что вполне актуально звучит. Первая задача: научить ребенка самостоятельно определять и решать актуальные задачи самого различного типа (логические, художественные, нравственные, эстетические и т.д.). Там есть слова «научить», но при этом «самостоятельно определять и решать». Вторая задача: помочь разобраться в самом себе. Тут уже «помочь», а не «научить». А третья: воспитать свободного человека.

В ГИТИСе наш педагог по сценической речи говорила, что с точки зрения словесного образа она в слове «свобода» видит словосочетание «свой обод» (хотя это лингвистически неверно). То есть обретение, как ни странно, своих границ, своей формы, обретение своих способов действия: вот это я могу, вот это – нет, вот этим я владею, вот это – мои границы. Суть именно в том, чтобы почувствовать свою форму. Обрести ее. Где-то достроить.

Учитель может помочь в этом?

— Я надеюсь, что да. Просто вопрос в том, что ты сам постоянно в этом процессе должен находиться. Можно очень много правильных слов говорить, но ребенок же считывает не только и не столько слова, сколько то, как учитель сам существует. У нас в гимназии есть выставки художественных картин. Прекрасная традиция: 20 лет на стенах школы висят картины разных художников – сергиевопосадских, московских. Но когда устраиваются презентации, встречи с художниками, то людей мало приходит. А потом говорят о том, как же детей привлечь. Ну а учителей сколько приходит? Человека два. Остальным некогда, «курсы», «надо проверять», «журналы». Дети же считывают это. Можно сколько угодно говорить «дети, как важно, у нас вот художник придет», но ребенок же видит, что учительница не идет.

То есть это один из учительских принципов: если ты хочешь вести за собой, то иди сам?

— Мне кажется, надо именно так существовать самому. А как иначе? Только если ты сам так существуешь, тогда это действует надежнее всех остальных вещей. Когда ты сам в каком-то движении находишься, то и люди вместе с тобой находятся в движении. Вы совместную стадию проходите. Ты же не являешься суммой знаний и умений, которые ты выдаешь, как автомат. Меня тоже спрашивают, зачем я хожу на открытые уроки на конкурсе «Учитель года», я хожу, чтобы что-то новое узнать. Внутри нашего пространства я предлагаю правила игры, некие свободные правила. Я их модерирую. На старости лет (смеется) я дошел до той стадии, когда моя функция заключается в модерировании пространства, и мне это очень нравится. Я не ставлю оценок, я не даю заданий, я не контролирую и не вызываю никого к доске, я модерирую пространство, в котором люди сами ставят себе задачи, сами отслеживают качество работы, сами относятся к работам друг друга, а моя задача – организовать пространство, в котором люди будут этим заниматься. Открытия ведь с той стороны начинаются, там люди начинают предлагать такие вещи, до которых я бы никогда не додумался.

Сталкивались ли Вы с тем, что люди не понимают, что МХК – это не просто три буквы в аттестате? Что это важно и нужно?

— Хотя я был довольно старательным учеником, но на МХК не делал ничего. Я просто приходил, садился на мягкий стул и мило балбесничал. Когда меня пригласили МХК вести, мне завуч сказала: «Ну что Вы берете МХК, ведь это же предмет из разряда «ОБЖ и физкультура». Хотя другой завуч, мудрая очень женщина, мне сказала: «Это самый главный предмет в школе, и я тебе желаю удачи в нем».

У учителей МХК отношение к предмету такое: они выходят и говорят про «красоту», «прекрасное»… Вот к нам так и относятся, как будто мы прокаженные. Недавно была конференция ассоциации учителей МХК и искусства, я вышел к присутствующим – мне после выступления предложили в аспирантуру пойти (смеется) – и сказал: «Вы чего себя так позиционируете? В названии нашего предмета есть слово «культура». А «культура» – это про то, как в материальные ценности закладываются духовные смыслы и как потом их считывать, как самому некий духовный уровень вкладывать в свою деятельность. Надо воспринимать все образование как вхождение в мир культуры – за этим будущее. Образование как обладание культурными механизмами. Мы должны себя позиционировать как полигон для разработки образования XXI-XXIIвека. Мы самый авангардный предмет во всем образовании. У нас для этого есть все преференции – даже ЕГЭ отсутствует».

Как отреагировала публика?

— Предложили войти в группу разработчиков стандартов по истории искусств. Но пока не звонили (смеется).

Когда мне предложили вести МХК, я понимал, что это аутсайдерская позиция, но я знал, что у меня есть задача, чтобы этот предмет для этих учеников в школе стал уважаемым, ценимым. Мне кажется, за первый год мы эту задачу решили. Первые месяцы они мне писали работы на «отвали», я долго думал, как пробиться к ним самим, как предложить такую линзу, чтобы нужно было самим включиться, чтобы им самим было интересно.

Что Вы с ними делали?

— Например, я придумал одно из заданий «Мой автопортрет в манере Дюрера». Они посмотрели Дюрера, а дальше нужно было либо текстово, либо рисунком выполнить собственный автопортрет.

Не говорили Вам: «Что Вы с нами делаете? Зачем все это нужно?»

— Конечно, иногда ко мне относятся, как к безумцу, и родители мне иногда что-то говорят, но надо быть убедительным безумцем.

Естественно, не до каждого ребенка удается достучаться, кто-то выставляет блок, я переживаю по этому поводу. Мне надоело, например, ставить отрицательные оценки, сейчас хочу придумать систему, как обойтись без них. Я в ГИТИСе учился 5 лет, нам только пятерки ставил Женовач по мастерству актера и режиссуре, ну один раз он четверку поставил – у человека трагедия была. У других мастеров ставили двойки, отчисляли, а этот пять и пять ставит. Но при этом, знаете, внутренний критерий какой: я вот знаю, что у меня пять, но внутри-то понимаю, что не пять. Но говорят, что с детьми так нельзя, что они маленькие. А мне кажется, ничего страшного нет в этом. Нам Женовач сказал: «Знаете, я считаю, что по мастерству актера и режиссера в ГИТИСе на режиссерском факультете может быть две оценки: пять – нормальная оценка, четыре – плохая оценка, а тройки не может быть на режиссерском факультете, потому что если я педагог, я с вами полгода работал, как у вас может быть три. Я тогда чем занимался как педагог, что у вас три?»

То есть это моя оценка как педагога?

— Конечно, это тогда мои проблемы. И мы пять лет проучились, у меня были внутренние критерии: я понимал, где эту пятерку я заслужил, а где нет.

Сергей Васильевич Вам эти критерии объяснял? Или Вы их сами для себя выстраивали?

— Они появлялись постепенно, в процессе. Сначала была странновато, что тебе все время пять ставят, что ты не за оценку это делаешь. Но это ведь очень классно. Я Сергея Васильевича очень часто вспоминаю. Он на первом собрании нам сказал: «Ребят, я никого из вас за четыре года отчислять не собираюсь, потому что у кого-то талант раскроется на первомкурсе, у кого-то на четвертом, а у кого-то через пятнадцать лет. Я беру на себя ответственность, я вас на четыре года взял в пространство, где можно пробовать, ошибаться, потому что потом вам ошибаться не дадут. Я даю вам это право». При этом ну научился я чему-то у Сергея Васильевича? Ну научился. Благодарен я ему? Благодарен. Образование произошло? Произошло.

Говорят, что с детьми так нельзя, потому что они маленькие. Но если мы в них не будем это вырабатывать, то тогда все так и останется. Если мы хотим что-то поменять, то нужно начать со школы, чтобы из нее люди выходили с другими мотивациями, какие-то у них чтобы были другие ряды побуждений к тем или иным действиям, другие вещи чтоб они в себе отслеживали.

Возвращаясь к театру – каким должен быть театр для ребенка сегодня? Нужно ли заставлять школьника ходить в театр: «Иди, посмотри спектакль хотя бы, все равно не прочитаешь книгу»?

— В нашем образовании никак не используется тот опыт, который накоплен русским театром. Я, только придя в ГИТИС, попав на сцендвижение, на танец, начал понимать, что физическая телесность влияет на мои способы коммуникации с миром, на способность вступать в диалог с другим человеком, на мою эмоциональную включенность. Мне кажется, что тот опыт, который в театре накоплен, он вполне транслируем на образование. Но этим даже никто и близко не занимается. Важно, чтобы ребенок был не только зрителем в театре, чтобы сам имел опыт телесного театрального переживания.

У Сергея Зиновьевича Казарновского, директора школы «Класс-центр», дети каждый месяц в течение одиннадцати лет ходят в театр. Они смотрят сто спектаклей за все это время. Там есть целая система подготовки, специальный предмет – «История про театр», не «История театра», а именно «История ПРО театр». Школьники раз в неделю готовятся к визиту на спектакль. Я вел немного этот предмет: знакомимся со спектаклем, на который мы собираемся пойти, думаем, в каком жанре будем писать отзыв, актера на интервью приглашаем, читаем текст – готовим питательную среду, чтобы посещение этого спектакля было содержательным, обсуждаем театральные приемы, свет в театре. Они находятся в контексте этого спектакля, когда на него приходят. В этом смысле даже из не самого хорошего спектакля тоже можно вынести образовательные вещи, можно обсудить, почему, например, он скучный. Это уже культура, не то что на автобусе доехали, пожевали жвачку и уехали.

Поход в театр должен перестать быть культпоходом. Это образовательная задача. Если эти задачи стоят, ребенок их отслеживает. Это не проблема ребенка, что он невнимательно смотрит – ах, какой ребенок нехороший – и даже не проблема спектакля, это проблема педагога. Если смодерированы образовательные задачи, ребенку они интересны, то я думаю, что все будет здорово, даже если это будет не самый удачный спектакль.

Когда, как Вам кажется, нужно говорить в ребенком об искусстве? Как это делать, чтобы не отпугнуть?

— Я думаю, что с маленькими детьми можно об искусстве говорить, я просто работаю с ребятами с седьмого класса. Перед конкурсом «Учитель года» я сформулировал для себя то, чем занимаюсь. Что, собственно, мы делаем, говоря об искусстве? Мы занимается интерпретацией того или иного текста – визуального, аудиального, дальше мы его актуализируем в собственном жизненном пространстве любыми способами (при толковом модерировании учителем искусство может правильно вставать в актуальные контексты). Далее – некая деятельностная проба и рефлексия того, что ты собственно сделал. Все это потом помогает самостоятельно выстраивать эту схему в собственном сознании. Я стал понимать свою деятельность не как «здесь кружок – здесь урок», а как некое предложение способа взаимодействия с действительностью через искусство. Искусство – это образное понимание мира и себя, не даты, не факты, не великие произведения, непонятно кому нужные. Это дает какие-то другие принципы оптики, взгляда на жизнь: тоньше чувствовать красоту пейзажа, по-другому видеть отношения с людьми, уметь в разные отношения вступать, слышать другого, понимать. Занятия искусством не для суммы фактов, а для того, чтобы сложнее воспринимать окружающую жизнь и сложнее уметь с ней коммуницировать. Я думаю, что это в любом возрасте полезно. Мы часто приходим со своими смыслами, хотим, чтобы про «Евгения Онегина» были наши смыслы, а у них свои в 15 лет. Это произведение велико тем, что у него есть разные уровни. Если попытаться не вгонять в наш уровень насильно, а смодерировать пространство, чтобы мы сами сделали открытия, какие смыслы считывает пятнадцатилетний человек, там может быть много любопытного.

Вопрос про молодость. Когда молодой педагог приходит в школу, где ему брать все то, что Вы, например, взяли? Где читать, смотреть, куда ходить? Потому что обычно тебе говорят, чтобы ты забыл все, что было в университете, все нужно начать сначала.

— У меня все было как-то органично. Когда мой директор брал меня на работу, он сказал: «Важно две вещи – рассказывать только о том, что тебе интересно, и думать о том, чему ты хочешь научить через свой предмет». То есть предмет – это средство, но не цель. Это мудрый был посыл. Конечно, надо не навредить в этом процессе ни себе, ни другим.

Михаил Ефимович Швыдкой, когда преподавал у нас «Историю театра», когда рассказывал о системах Станиславского, Михаила Чехова, он говорил: «Нельзя передать технологию без судьбы». Я всегда вспоминаю эту фразу, ведь технология Станиславского – это судьба Станиславского, его жизнь, технология Питера Брука – это жизнь Питера Брука. В этом смысле важно, чтобы у нас был общий язык. Нужно искать свою собственную свободу, свою форму, способ действия. Сейчас, слава богу, возможностей подпитываться много. Если хотеть, то можно и читать, и смотреть видео, есть семинары, есть «Первое сентября», есть открытые мастер-классы «Учителя года». Есть вещи, которые производят на тебя впечатление. На меня, например, произвел впечатление мастер-класс учителя математики Михаила Ильича Случа, хотя я учитель МХК. Он показывал, как математическую теорему развернуть в сторону личностного развития подростка через искусство. На меня очень сильно повлиял этот мастер-класс. В этом смысле не знаешь, откуда придет. Мотивация не в том, чтобы взять и сделать точно так же. Мотивация в том, чтобы взять, все это посмотреть, вдохновиться и искать свой способ действия, потому что он проистекает из твоей жизни и судьбы. Кроме тебя самого, твоей судьбы никто не знает. Например, мой педагог из института – Инна Люциановна Вишневская – ее послушать собирались все студенты, вся Москва. В первые полчаса Инна Люциановна просто приходила, садилась, закуривала сигаретку и рассказывала, как она провела неделю: что она видела в телевизоре, где она была в театрах. Это было незабываемо. Ей тогда было 80 лет, она, слава богу, еще здравствует. «Моя подружка мне говорит, у тебя боты, как из фильма «Депутат Балтики». Это неважно: в каких бы я ботах ни вышла, через три минуты все мужчины в аудитории будут смотреть только на меня». И это действительно было так. Только я знаю, что без Инны Люциановны я был другим учителем. Из этого всего складывается та самая технология, которая равна твоей собственной судьбе. Мне кажется, что мы и к детям с этим выходим, не с тем, чтобы им дать некий алгоритм, а с тем, чтобы у них собственная судьба сложилась, их собственная жизнь, с собственными умениями, способностями, с вопросами к себе. Сегодня хватать можно много откуда, важно понимать, зачем ты это делаешь. Все-таки быть самим собой пытаться при этом, что совсем не просто.

Что запрещено учителю делать в классе?

— Запрещено – такое жесткое слово. Я бы никому ничего запрещать не хотел, у каждого свой опыт. Унижать человека, я думаю. По-разному совершенно. Обижать, ниже ставить. Это вещи, в первую очередь, связанные с тем, чтобы у человека не было опыта унижения и страха, или подстраивания под что-то из-под кнута. Хотя не всегда можно быть мягким, добрым, но это надо как-то уметь делать тонко. Я, например, года через два своей работы, задал себе вопрос: проверяю работы детские, а зачем вот я красной ручкой проверяю? Есть черная, зеленая, много есть цветов. Это ведь некий инструмент давления – красный цвет. Я выкинул красную ручку, хотя мне очень нравилось первые два года ставить ей оценки. Не сразу понял, что я ее использую, чтобы оказать психологическое воздействие, показать свою власть.

Что-то изменилось после этого?

— Мне комфортнее стало (смеется). Надеюсь, что детям тоже.

У меня такой кабинет, там парт нет. Там стульчики переставляемые. Я говорил: «Вы перед каждым уроком можете как угодно выстраивать стулья, как выстроите – так и будем работать». Нет такого, как правильно стулья ставить. Интересные были наблюдения. Какой-то класс все равно в ряды выставлял. С их точки зрения, образование – это когда все стоит рядами, строго. Один раз все ко мне спиной поставили стулья, в 11 классе. Я чувствовал себя прекрасно, с их спинами вел урок. К концу урока им было интересно, они уже оборачивались.

Очень важно – самому не нарушать тех правил, которые ты предлагаешь. Нужно нести ответственность, если ты какие-то правила для общения предложил, то ты их выдерживай. Нам очень легко взять и сказать, что я прав. А вот как бы себе все-таки не позволять это делать. Я помню, когда был классным руководителем, мне было 22, детям немного поменьше (смеется). Мне ведь надо было авторитет завоевать. Я себе позволил как-то их отчитать, потом мне один мальчик сказал: «Зря вы нам так отчитываете, с нами можно и без этого». Я запомнил.

Если Вы совершаете ошибку, Вы извиняетесь перед учениками?

— Я надеюсь, что я извиняюсь. Надо, конечно, надо это делать. Хочется надеяться, что я это делаю. Мы ведь все живые люди, без ошибок не бывает. Внутри занятия, урока могут быть разные ситуации. Но это некая игра, в которую мы играем. Мы можем выйти за ее пределы и там людьми быть. Внутри игры я могу резко забрать слово у кого-то, потому что я модерирую определенный способ ведения напряженной дискуссии, я могу себе позволить оборвать человека. В рамках этой образовательной ситуации. За ее пределами я должен объяснить, что это была определенная ситуация. Это не значит, что я к ним неуважительно отношусь, это значит, что мы сейчас в образовательной ситуации. Если ты вышел за пределы трех минут, я тебя очень уважаю, но я тебя останавливаю.

Вы как-то сказали, что сегодняшний кризис грамотности – кризис интереса к чтению. Сейчас идет голосование за победителя «Большой книги». Что сейчас читаете? Может, есть список?

— Я меньше читаю, чем хотелось бы. Когда учитель сам не читает современную литературу, то странно ожидать, что дети будут читать. Сейчас все эти толстые журналы «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» в Интернете выкладываются. Я каждый урок последние два года, в каждом классе – с 7 по 11, перед уроком садился и смотрел на сайте этих журналов, какие за последнюю неделю выложили стихотворные подборки. Если не находил, брал что-то из старых стихов. Каждый урок МХК у меня начинался с того, что я читал одно стихотворение из современной поэзии.

Без обсуждения?

— По-разному. Но у меня было не один и не два раза, что после урока дети просили прислать фамилию автора стихотворения.

Цепляло?

— Да-да. Но для меня это было довольно трудно. Иногда я к уроку за пятнадцать минут готовлюсь, а стихотворение час ищу, спать не могу лечь. Важно находить возможности для современной литературы, чтобы она как-то присутствовала на уроке.

Давайте составим список для чтения от Александра Демахина? Что у Вас сейчас лежит непрочитанное?

— Я очень люблю книжные магазины (смеется). Покупаю книги, потом все это складываю на кухонный стол. Я понимаю, что если сейчас уберу их в шкаф, то это могила, а вот на столе еще есть шанс. Сейчас у меня дома в роли списка есть такой саркофаг из книг.

Что первое возьмете?

— Я тут что-то Памуком увлекся, у меня целая стопка Памука. Вот недавно прочел Гинкаса, Яновскую, замечательную книгу их воспоминаний. Лежит у меня по финскому образованию Паси Сальберг. Лежит новая книга Людмилы Петрушевской, ее новых пьес и сказок. О Борисе Рыжем книжка – всякие статьи и исследования. Театроведческий журнал «Замыслы» – молодые ребята о театре. Лежит книжка Мамардашвили о мышлении.

Ну и напоследок. Может назвать один толстый хороший роман из зарубежной и один из русской литературы?

— Из зарубежной у меня отдельная такая история с Майклом Каннингемом, по которому я ставил спектакль «Дом на краю света» и которого я всего прочел. Мне понравился «Щегол» Донны Тарт. Сюжет увлекательный, при этом много параллельно всего происходит. Смыслов много. Ну и вот Памук, уже мной упомянутый. «Музей невинности» сильное на меня произвел впечатление. Вот и последний его роман «Мои странные мысли», по-моему, совершенно прекрасный.

А из русской литературы я люблю Михаила Шишкина. За последнее энное количество лет, наверное, «Венерин волос» назвал бы прежде всего. Хотя по-разному к нему относятся. Улицкая, конечно, «Зеленый шатер», «Даниэль Штайн. Переводчик». Вот еще что из последнего. Сейчас в театре работал с этим текстом – Светлана Алексиевич «Время секонд хэнд». Я думаю, что это очень важная книга. Я сейчас в Кургане делал спектакль. В Москве будет в сентябре на гастролях. Это только маленький кусочек романа, там только два монолога. Мы из двух монологов попытались сделать диалог, два человека совершенно из разных слоев – армянская беженка и бизнесмен. Они за час, рассказывая истории из жизни, приходят к пониманию друг друга. Мне кажется Светлана Алексиевич занимается очень важной вещью – рефлексией 90-х годов, которые сейчас очень многие пытаются представить такими неудачными. Вот у нас была удачная советская Россия, потом были немножко неудачные 90-е годы, а теперь все снова прекрасно. Хотя я, например, практически всем обязан 90-м годам и тому воздуху, который там был. Чуть-чуть прошло времени, и сейчас очень важно рефлексировать. Я за две ночи «Время секонд хэнд» прочел, плакал, ужасался, смеялся, очень сильное для меня было потрясение. И я думаю, что это заслуженная премия. И очень важная книга.

Беседовала Анастасия Серазетдинова


Prev Next

4–10 августа 2024 — Научно-практический семинар в Пушкинских горах для учителей гуманитарного цикла

Культурно-просветительское общество “Пушкинский проект” приглашает учителей литературы, русского языка, истории, а также школьников старших классов принять участие в Научно-практическом семинаре...

Зима-весна 2024 года на сайте уроков русского языка «Могу писать»

Дорогие коллеги! Ознакомьтесь с информацией о текущих курсах для учителей русского языка и литературы, которые проходят на сайте «Могу писать»...

18–20 апреля 2024 — ХХVI Международные чтения «Произведения Ф. М. Достоевского в восприятии…

18–20 апреля 2024 г. в городе Старой Руссе (Новгородская область) в музее романа “Братья Карамазовы” состоятся XXVI Международные чтения “Произведения...

27 марта 2024 — Всероссийский методический семинар «От смысла к тексту и обратно»

Преподаватели русского языка, литературы и иностранных языков из частных и государственных школ приглашаются принять участие во Всероссийском методическом семинаре «От...

24 марта 2024 — Восьмая Всероссийская петербургская методическая школа учителей словесности (Санкт-Петербург)

24 марта с 9:00 до 15:45 в Президентском физико-математическом лицее №239 Санкт-Петербурга состоится Всероссийская методическая школа учителей словесности «Петербургский урок...

До 29 февраля 2024 – приём заявок на Всероссийский литературный конкурс для подростков…

Ученики старших классов школ России и стран СНГ приглашаются принять участие в Шестом Всероссийском литературном конкурсе рассказов «Класс!». В этом году...

19 января – 5 апреля 2024 г. – Курс Гильдии словесников “Мастерская словесника”

Гильдия словесников приглашает учителей русского языка и литературы на новый платный онлайн-курс. Занятия проведут учителя-словесники, методисты и педагоги-практики. Среди мастеров курса...

22–24 декабря 2023 – Цикл бесед с Т.А. Касаткиной для учителей "Что нам…

22-24 декабря 2023 года  в городе Великий Новгород состоится  цикл бесед  с  учителями  русского языка и литературы.  Тема бесед: "Что...

При поддержке:

При поддержке фонда ДАР

Устав

Предлагаем прочитать Устав Ассоциации "Гильдия словесников".

Скачать Устав в PDF

Обратная связь