Иной раз хочется прочитать такую книжку, чтобы как следует испугаться. Пощекотать, что называется, нервишки. Испытать адреналиновую атаку и эйфорию от того, что весь этот дикий мир – всего лишь художественный вымысел.
В общем, ужасов в жизни современного молодого человека определенно не хватает – иначе откуда такая сумасшедшая популярность у Стивена Кинга, Стефани Майер или, в самом интеллектуальном случае, Говарда Лавкрафта.
То, что сегодня называют «готикой» - особенный интерес к теме смерти, кладбищенская эстетика в одежде и макияже, заигрывания с нечистой силой и вообще некоторая угрюмая свирепость – изобретение, между прочим, не сегодняшнего дня. Страсть к ужастикам стара как мир, иначе откуда такая неумирающая популярность у легенд о графе Дракуле, у романа о Франкенштейне или у новелл Эдгара По? В конце концов, все эти сказки про Змеев Горынычей и Баб Ёг, воскресающих мертвецов и говорящих утопленниц – разве не хоррор?
Впрочем, и без Эдгара По и Франкенштейна ужастиков в культурном обиходе хватает. Наряду с «Колобком» и «Репкой» в нежном детстве мы накрепко запоминаем рассказы про «Чёрную руку» или «Синий ноготь» – помните, как замирало сердце и стыли руки, когда очередной сказитель в детском лагере потчевал нас на ночь очередной страшилкой?
Баба-Яга. Иллюстрация к сказке Василиса Прекрасная
Во все времена армия поклонников ужасов, будь то устные легенды, книги или фильмы, была очень молодой. Старость на своем веку повидала такого в реальной жизни, что придуманными ужасами ее уже не напугаешь. Молодость же – нетерпелива: хочется испытать всего, и побольше, и побыстрее, и посильнее. И, кстати, польза от искусства в стиле «хоррор» существует: проживая утрированные, концентрированные эмоции, человек борется со своими реальными страхами. Кто боялся Ганнибала Лектора – сильно ли испугается нежданного звонка в дверь?
Раз есть культурный запрос на хоррор – будет и культурный ответ на него. Первым литературным ужастиком считается роман Хораса Уолпола, графа Оксфордского, под названием «Замок Отранто» (1764). Благородный граф опубликовал роман анонимно – поскольку до сих пор писал только приличествующую случаю публицистику и исторические заметки. А тут – такой моветон: падающие с небес военные доспехи, кровоточащие статуи, голоса из преисподней, черные руки отдельно от тела и прочий кошмар. Потом была Мэри Шелли со знаменитым «Франкенштейном» (1818), сэр Монтэгю Джеймс, положивший начало романам «с привидениями» – в общем, туманная Англия с удовольствием разработала этот сложный жанр.
А между тем, он отлично им удавался.
Любой русскоязычный читатель без труда вспомнит леденящего душу «Вия», читатели чуть поопытнее с содроганием пересмотрят «Ночь накануне Ивана Купалы» – Николай Васильевич Гоголь умел напугать как следует.
Но он был не первым. Первым, как обычно, был Пушкин.
Иллюстрация к повести Н.В. Гоголя «Вий»
Вообще-то моду на потустороннее в русскую литературу принес как раз английский романтизм, узревший в литературе «хоррора» большие изобразительные возможности. Писатели-романтики отчаянно искали какую-то другую реальность, какой-то другой мир, в котором жизнь человеческая будет подчинена законам высшей справедливости и космической гармонии – потому что в этой, видимой, реальности ни справедливости, ни гармонии не наблюдалось. Романтики помещали своих героев в экзотические страны и на далекие острова – но там выходцы из «нашего» мира оказывались чужаками и никак не могли прижиться. Романтики пробовали овеществить мир сновидений и воспоминаний – но герой неизбежно просыпался и снова оказывался в омерзительном «здесь и сейчас». Оставалась смерть – возможно, там, где все равны перед лицом вечного забвения, под присмотром необъяснимых, но всемогущих сил, существует Правда, и Справедливость, и Закон? Романтики, правда, не придавали картинам «иного» мира особенно ужасных черт, не злоупотребляли физиологическими подробностями или натуралистическими деталями – но от самого прикосновения к смерти веяло холодом. Вспомним балладу Жуковского «Лесной царь» - вроде ничего такого ужасного, а – страшно. Увлечение Гоголя темной стороной мироздания – оттуда же, из особенного преломления в его открытой для мистики душе романтической традиции.
Пушкин-романтик обходился без хоррора и был крайне реалистичен: его герои искали счастья то в цыганском таборе, то на Кавказе, то в недалекой и задокументированной истории. А вот Пушкин-реалист однажды взял – и написал повесть в жанре хоррор.
Правда, как и сэр Хорас Уолпол, сначала он скрывался за псевдонимом: его «Гробовщик», повесть об оживших мертвецах и крепко спящих плотниках, включена в «Повести Белкина».
Иллюстрация к повести А.С.Пушкина "Гробовщик"
Первая фраза повести задает тон. Смотрите: «Последние пожитки гробовщика Адрияна Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом». До первой запятой читатель уверен, что Адриян Прохоров – мертв («последние пожитки», «похоронные дроги»). От первой до второй запятой находится в недоумении: с чего бы это четыре раза возить мертвеца с пожитками? И, наконец, финальная часть фразы помещает нас в то самое «двоемирие», в котором непонятно, где какая реальность: переселился ли гробовщик из мира живых в мир мертвых (недаром используется глагол «переселялся», частый в «смертных» идиомах, а не, допустим, «переезжал») или сменил место жительства здесь, в настоящем мире. Атмосфера создана, пугающий загробный мир и непонятная реальность густо замешаны в узкой мензурке небольшой повестушки.
Дальше – все в лучших законах жанра. Вот переход от яви, в которой Адриян участвует в развеселой пирушке, к мистическим событиям, в которых к нему явятся мертвецы: «С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел. На дворе еще было темно, как Адрияна разбудили. Купчиха Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адрияну верхом с этим известием».То есть читатель абсолютно уверен, что гробовщик не спит – его разбудили. Прохоров начинает суетиться с похоронами Трюхиной, принимает у себя в гостях мертвецов, пугается их до смерти – и просыпается. Оказывается, там, где автор написал, что гробовщика «разбудили» - это уже был сон. Но мы понимаем это только тогда, когда весь сон уже приняли за реальность. Каков Пушкин, а?
Заканчивается «Гробовщик» как будто бы ничем. Адриян, выяснив у работницы, что никакой купчихи Трюхиной и ночных гостей на самом деле не было, облегченно вздыхает и восклицает: «Ну, коли так, давай скорее чаю да позови дочерей». Однако читатель не может отделаться от ощущения тревоги: нет, не может все так просто закончиться, может быть, работница – сама мертвец? Может быть, потусторонний мир целиком поглотил Адрияна? В чем тогда смысл пушкинского хоррора, если все сейчас сядут и начнут просто пить чай?
В поисках ответа на вопрос мы снова и снова перелистываем пару страниц этой миниатюрной повести, пока, наконец, не натыкаемся на эпиграф (редкий читатель читает эпиграфы). А он гласит: «Не зрим ли каждый день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?» Тут же вспоминается первая фраза, та самая, где пожитки Прохорова на похоронных дрогах (случайно ли фамилия гробовщика «Прохоров» и слово «похороны» - практически анаграммы?) перевозили из дома в дом (гроб часто в народе называют «домовиной» ), вспоминается неразличимость яви, в которой Прохоров пирует с сапожником и булочником, и сна, в котором он потчует мертвецов – и до читателя медленно, но неотвратимо доходит главная мысль: кто мы все здесь перед лицом Вселенной, как не мертвецы, настоящие ли, будущие ли…
Страшно. И оттого, что нету здесь особенной кровавой физиологии или мясной натуралистичности – еще страшнее. Точь-в-точь стилистика знаменитого Альфреда Хичкока: все как в жизни, но так снято, что – просто ужас. Это вам не романтические сказки и аллегории, когда у читателя каждую минуту есть возможность захлопнуть книгу и сказать: «ну и напридумывали». Это – реализм, и его не захлопнешь.
После «Гробовщика» хоррор не раз появится в пушкинской прозе. Вспомните знаменитую «Пиковую даму»: «В это время кто-то с улицы взглянул к нему в окошко, — и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Чрез минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял ее за свою старую кормилицу и удивился, что могло привести ее в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, — и Германн узнал графиню!» Оцените кинематографичность отрывка: Пушкин, живший за столетие до кино, очень точно передал динамику кадра, скупость звукоряда, простоту и щемящий нарастающий ужас черно-белых мизансцен.
А.С. Пушкин "Пиковая дама" иллюстрации А.Н. Бенуа
Кстати, есть ужастик – есть и киноляп. И он – не голливудское изобретение. Самый настоящий «киноляп» допустил именно Александр Сергеевич, и именно в «Пиковой даме». Вспомним конец третьей части, тот драматический эпизод, когда Германн требует открыть ему три заветные карты: «Сэтим словом он вынул из кармана пистолет. При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима. «Перестаньте ребячиться, — сказал Германн, взяв ее руку. — Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? — да или нет?» Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла». Мизансцена нарисована скупыми, но точными деталями: графиня, опрокинувшись навзничь и скатившись с кресел, лежит на полу, Германн, коленопреклоненный, перед ней… Но прочтем начало четвертой главы, то место, когда Германн, открывшись несчастной Лизе, снова входит в комнату графини: «Он спустился вниз по витой лестнице и вошел опять в спальню графини. Мертвая старуха сидела окаменев; лицо ее выражало глубокое спокойствие». Это что же выходит? Мертвая старуха поднялась, уселась ровненько в кресло и окаменела вторично? Что это, ошибка классика или прием опытного автора хоррора?
Разумеется, Пушкину хоррор был необходим не сам по себе. Он и авторам лучших современных ужастиков тоже нужен не просто так. Реалистически переосмысливая романтический мистический опыт, Пушкин утверждал своими повестями: иной мир и иная реальность – не просто художественный прием. Жизнь – не познана. И остановиться в ее познании – значит, оставить для себя «потусторонним» почти весь мир, не вместившийся в узенький кругозор всезнайки.
И он прав. Если мы точно уверены в том, что чего-то на свете не бывает, это значит только одно: маловато мы знаем про то, что представляет собою свет.
Анна Северинец
Мастерские творческого письма (Creative Writing School, CWS) открывают писательскую программу «Год большого романа». Курс подойдёт тем, кто вынашивает идею романа...
Ученики 9–11 классов, интересующиеся литературой, историей или английским языком, приглашаются на смену «Наполеоновское погружение» в подмосковный детский лагерь «Искраград», где...
8–10 апреля 2025 года в Музее романа «Братья Карамазовы» в Старой Руссе (Новгородская область) состоятся ХХVII Международные чтения, посвященные произведениям...
Гильдия словесников запускает авторский онлайн-курс Марии Гельфонд "Опять об Пушкина!". Онлайн-курс состоит из 10 занятий. Видеоконференции будут проходить в прямом эфире в...
Учителя литературы приглашаются к участию в онлайн-семинаре «Чехов в школе», который пройдёт на выходных 1–2 февраля 2025 года. Событие приурочено...
19 января 2025 года в 16:00 состоится лекция с презентацией книги «Смех не без причины. Язык и механизмы комического в...
15 января в городе Домодедове (Московская область) состоится Практическая конференция учителей-разработчиков курсов подготовки к олимпиадам. К участию приглашаются преподаватели всех дисциплин. Цель...
Свято-Тихоновский университет приглашает всех интересующихся старшеклассников в Школу гуманитария, где мы говорим о главных текстах европейской культуры. Тема первого семестра:...