Сергей Бочаров: in memoriam

6 марта умер один из выдающихся филологов современности – Сергей Георгиевич Бочаров. На его статьях и книгах росли целые поколения исследователей литературы, преподавателей, учителей-словесников. О Сергее Георгиевиче и его работах благодарно вспоминают друзья, читатели, коллеги по цеху.

В кратких словах описать вклад Сергея Георгиевича Бочарова в русское литературоведение трудно. Однажды мы попытались это сделать – десять лет назад, в 2007 году жюри солженицынской премии остановило свой выбор на С.Г. Бочарове и предложило такое обоснование: «За филологическое совершенство и артистизм в исследовании путей русской литературы; за отстаивание в научной прозе понимания слова как ключевой человеческой ценности».

С.Г. Бочаров настаивал, что филологическое исследование должно быть «продолжением самой литературы, необходимым ей для самопонимания». А сама филология – «служба понимания», по слову Аверинцева, – призвана служить пониманию не только литературного текста, но и шире – смыслов, присущих бытию.

Н.Д. Солженицына, президент Фонда А. Солженицына

На наших глазах уходит поколение великих филологов. Юрий Николаевич Чумаков. Инна Львовна Альми. Владимир Маркович Маркович. Валентин Евгеньевич Хализев. Александр Сергеевич Янушкевич. И теперь вот – Сергей Георгиевич Бочаров.

Мне все представляются какие-то чтения – как болдинские, может быть, из семидесятых, какой-то мир, в котором все они встретятся, и обнимутся с ушедшими раньше, и будут говорить, продолжая разговоры, когда-то начатые здесь. И, конечно, там будет и мой покойный учитель, Всеволод Алексеевич Грехнев, от которого я когда-то впервые услышала о книгах Бочарова. Самого Сергея Георгиевича я видела единственный раз – на конференции по Боратынскому в ИМЛИ в 2000. А книги стоят на полках, лежат на столе. «О художественных мирах» – зачитанная, с массой пометок. Буду перечитывать завтра – впереди лекция по Платонову. «Сюжеты русской литературы» – да ведь, как раз рекомендовала студентам к семинару о Гоголе. И о «Войне и мире». И «Поэтика Пушкина». И пушкинская биография, написанная им с Ириной Сурат, – книга, удивительная по емкости и точности слова.

Что поражало всегда в книгах Бочарова – глубина. Кажется, что глубже уже нельзя, ан нет, можно. И еще точнее. И еще яснее. В ту сложность, которую языком литературоведения уже и не выразить, но где оно само становится литературой.

Какое счастье, что мы застали людей этого поколения, этой глубины мысли, этой серьезности отношения к делу. И какая беда – их уход.

М.М. Гельфонд, кандидат филологических наук, НИУ ВШЭ, Нижний Новгород

Умер Сергей Георгиевич Бочаров — один из столпов современного литературоведения, ученый, научные труды которого мы читаем с наслаждением, и очень красивый человек. И это горе.

Я не знаю, у кого еще точная, честная и сложная мысль была выражена так поэтически сильно. Очень верной кажется формулировка жюри литературной премии Александра Солженицына – «за филологическое совершенство и артистизм в исследовании путей русской литературы; за отстаивание в научной прозе понимания слова как ключевой человеческой ценности». И еще – за литературоведческими размышлениями всегда ощущаются человеческая глубина и твердость этических оснований.

Одно личное воспоминание. Дочка Сергея Георгиевича Аня училась в моем гуманитарном классе, и он пришел на школьный спектакль по «Доходному месту» Островского. Когда мальчик, игравший Жадова, произнес как-то очень просто: «Всегда, Полина, во все времена были люди, они и теперь есть, которые идут наперекор устаревшим общественным привычкам и условиям. Не по капризу, не по своей воле, нет, а потому, что правила, которые они знают, лучше, честнее ...», – Сергей Георгиевич заплакал.

Н.А. Шапиро, учитель литературы, школа №57, Москва

Для меня и моих учеников главной книгой Сергея Георгиевича осталась книга про «Войну и мир».Он не любил вспоминать о ней, говорил: «Это не я написал», – т.е. автор очень изменился с тех пор – но много ли таких книг по истории литературы, которые не устарели бы за пятьдесят с лишним лет? Его книжку читали и читают почти все мои десятиклассники. Для меня несомненно: автор глубоких и тонких исследований самых разных сюжетов русской литературы был и останется просветителем.

Л.И. Соболев, учитель литературы, гимназия №1567, Москва

Когда-то я закончила университет. Это было так давно. То, чем (и кем) я после университета работала, не соединялось никаким боком с моими интересами университетскими (Андрей Платонов) и вообще ни с чем. О Платонове публикации в 70-е днём с огнём надо было искать. И тут появляется синий двухтомник ИМЛИ (в «Худлите», кажется) что-то вроде «Проблемы художественной формы» (нет под рукой книги сейчас), и там большая статья С.Бочарова о Платонове. Стоило это для меня тогда дорого, но купила оба тома именно из-за бочаровской статьи. Как я её читала! Смаковала каждое слово, перечитывала, оглядывалась с конца в начало. Это было и возвращение, и открытие новых горизонтов, и надежда в тот момент...

Г.Г. Щербакова, учитель литературы, гимназия №4, Подольск

Не могу сказать, что я освоила всего Бочарова. Все его статьи и книжки. Но некоторые зачитала до дыр. Все никак не могу понять, как это до сих пор никто не переиздал «Поэтику Пушкина» 1974 года издания. Обложка от нее у меня давно отвалилась, да и книга рассыпалась уже неоднократно. Клееная-переклееная.

А первой я прочитала книжку о «Войне и мире» 1963 года. Она была напечатана в серии «Массоваяисторико-литературнаябиблиотека». Как и книжка Карякина о самообмане Раскольникова. Меня поразили тогда точность и простота выражения сложной мысли. То, как автор эту мысль разворачивал. Не пропуская логических звеньев. И разворачивал, словно погрузившись в текст романа. Это было написано так, что возражений не возникало – только внутреннее согласие. И снова внутреннее согласие. И снова. Книжка заканчивалась, а всё новые и новые вопросы почему-то начинали возникать, хотя только что было ощущение, что Бочаров уже сказал все, что вообще можно сказать по данному поводу. Такое было у нее последействие, у этой книжки.

А какое счастье было купить его новую книгу, о художественных мирах. Шел 1985 год, и «достать» в книжном то-то нужное было не так просто. Как много было в этой книге такого, что сразу запоминалось, на всю жизнь. Одна статья о языке Платонова чего стоила!

Из книг, вышедших в двухтысячных, мне очень нравится очерк жизни и творчества Пушкина, написанный вместе с Ириной Сурат. Иногда думаешь, как такое можно было написать? Там за каждой фразой бездна пространства – куча прочитанного о Пушкине, вся пушкинистика. А как прочитан и понят сам Пушкин!

Работу Бочарова о «Войне и мир» я узнала, когда была студенткой. А уж когда кончала университет, писала диплом, у своего дорогого руководителя Валентина Евгеньевича Хализева и его жены Натальи Ильиничны Лепской впервые увидела Сергея Георгиевича. Это было 9 мая 1975 года; в доме ждали Бочарова и немного суетились. Видно было, что гость дорогой, этим и вызвано волнение. Я так вообще струсила – мне масштаб гостя тоже был ясен. Видела я тогда Сергея Георгиевича мельком, но его простота и естественность запомнились. А главное, улыбка. Хорошая, добрая. Впечатление очень соответствовало возникшему от его книги…

Много лет спустя другой замечательный человек, по образованию и профессии математик, в душе же гуманитарий, спросил меня: «А почему вы, филологи, так цените С.Г. Бочарова? Я понимаю, почему М.Л. Гаспарова. А Бочарова почему?» Отвечая, я поймала себя на том, что улыбаюсь, когда говорю о Сергее Георгиевиче.

Какая же светлая это была личность, если теплее становилось уже от его книг?!

От такой потери больно.

Почитайте бочаровские «Филологические сюжеты». Они полны диалогов и полемики с предшественниками, мнение которых для автора продолжало оставаться важным. Теперь будущие филологические сюжеты – очень многие из них – немыслимы без диалогов с С.Г. Бочаровым.

Е.С. Абелюк, учитель литературы лицея №1525, Москва

Умер Сергей Бочаров. Один из тех, чьи книги и статьи собственно создали меня и мой мир. Я до сих пор помню эту маленькую книжку «Толстой. Война и мир» у меня в руках и накрывающее с каждой страницей чувство восторга озарения и прозрения. Это ясное и четкое осознание, что мир полон смысла и этот смысл открыт для тебя. Что ты теперь счастливый обладатель золотого ключика, который всегда приведет тебя к смыслу.

А еще была красная замусоленная до дыр книжка статей Бочарова, а потом еще большой белый том, который сейчас у меня стоит на одной маленькой полке «неприкасаемых книг». Все остальные я готов отдать, продать, раздать. Но не с этой маленькой полки.

Нашему поколению, конечно, невероятно повезло быть младшими современниками таких людей, как Гаспаров, Михайлов, Аверинцев, Бочаров. Бочаров был самым тихим из них. Самым незаметным. Самым непубличным. И самым от мира сего (легендарный фанат «Спартака», не пропускающий ни одного матча).... Но от этого не менее крутым, чем они... может даже больше.

И вот да, теперь с его смертью слово «современник» больше вообще никак нельзя мыслить в категориях настоящего. Только в категориях прошлого. И от этого как-то очень грустно.

А.Громов, журналист, Москва

Умер Сергей Георгиевич Бочаров (1929-2017)

Спрашиваю себя, как поймать тот  момент, когда слово Сергея Георгиевича  Бочарова (позже называли: СГБ или СГ) стало узнаваемым – ни с кем не спутаешь – и навсегда заняло в твоем личном опыте прочное место? «Война и мир».  Так и говорили: «Война и мир» Бочарова. Эту книжицу о толстовском романе принес нам, девятиклассникам, наш учитель Юлий Анатольевич Халфин, кстати, ровесник СГБ. Он и говорил: «Не встречал о Толстом написанного столь точно, как в этом компактном исследовании. Для такого нужно большое искусство». И мы как-то сразу согласились. Перед нами мастер. А дальше – так сложилось – я многое «измеряла» по Бочарову, сверялась с ним. Сейчас перечитываю эту давнюю монографию. Какое острое филологическое зрение и проникновенное художническое чутье надо иметь, чтобы вот так сразу найти болевую точку и войти в текст. Мы помним: Николай возвращается домой к своим после крупного проигрыша Долохову. СГБ подробно объясняет эту сцену. С нее и начинается погружение в многослойный толстовский мир.  Вслушаемся: «Тогда он (Николай – Е.П.) был, как обычно, в своей атмосфере, среди близких людей, теперь он от них отделен случившейся с ним бедой и сквозь эту беду воспринимает привычную обстановку». Теперь понимаю, как безошибочно Бочаров угадал нервный узел Толстого – тот переломный момент, когда событие, радость или беда, потеря близких раскалывают привычный обиход, порядок вещей и возникает новое состояние,  другое зрение. Разломы эпох, биографий  и в дальнейшем  станет одной и магистральных тем СГБ, обдумываемых на протяжении всей жизни.  

Наверное, нужно какое-то особое природное устройство, чтобы сквозь слои текста увидеть слово, его прорастание в смысловой ткани, выпукло показать тайну оформления словесного материала. Недаром, одну из давних работ о Гоголе (Бочаров С.Г. О стиле Гоголя//Типология стилевого развития нового времени. М., 1976.) СГ начинает с напоминания о розановском прочтении: «Страницы как страницы, – писал Розанов. – Только как-то словечки поставлены особенно. Как они поставлены, секрет этого знал один Гоголь. "Словечки" у него тоже были какие-то бессмертные духи, как-то умело каждое словечко своё нужное сказать, своё нужное дело сделать. И как он залезет под череп читателя – никакими стальными щипцами словечка этого оттуда не вытащишь».

Думаю, это и к бочаровскому слогу очень подходит. «Словечки» чуял. Умел поймать, услышать, сказать так, что забиралось навсегда под череп и потом оставалось на всю жизнь. Насколько ценны его замечания «по поводу» и «в связи"»!  Как хороши блистательные рассуждения  на полях пушкинских штудий Юрия Николаевича Чумакова. "В семантическом фараоне текста» (Знамя 2011, №9) завораживает проницательным «колдовством» над «Пиковой дамой», продолжающим наблюдения немецкого литературоведа Вольфа Шмида. Сквозь это филологическое «гадание», в этом переборе цитат, реплик предшественников, думавших немало над «Пиковой дамой», открываются  наброски новых исследований.

У него была особая память и редкий дар  слова – письменного и устного. По-детски свежего, неожиданного. СГБ был очень  непосредственным. И потрясающе умел смешить и смеяться. Ходили легенды о посиделках с А.П. Чудаковым и Ю.Н. Чумаковым, многолетних друзьях и собеседниках, об их общем пристрастии к футболу.

Когда  в 2009 году не стало Анны Ивановны Журавлевой, к ее последней книге (Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум. М., 2013), которую она не дождалась, мы попросили написать предисловие именно СГБ. В этом коротком вступлении сказалось так много и емко... И не только в словах, но и в ритме, особом бочаровском узнаваемом почерке и подходе к делу, интонации, одновременно итожащей и напутственной: «Это книга за целую жизнь...». И дальше спустя несколько фрагментов-ступеней, словно бы не торопясь, но очень сжато и крупно обозначил весь завершенный путь : «Это книга за жизнь, и читать ее надо, не пропуская звеньев ...».   

Мне кажется, он в каждой своей частной или крупной работе – будь то Гоголь, Пушкин, Сервантес, Достоевский, сюжеты мировой литературы, вел нас по расщелинам стилей,  прочерчивая живой и захватывающий рисунок  судеб.

Любопытна «исповедно-завещательная библиография» СГБ, составленная в том порядке, в каком возникали и действовали важные для него книги (начиная с детства). Последний тридцатый номер в «заветном» книжном  списке – Bernanos. «Journal d'un cure de campagne» (Бернанос. «Дневник сельского священника»). Вспоминая СГБ, я перечитала «Дневник...», в который раз посмотрела фильм Робера Брессона, снятый  по этой книге. И снова вернулось зримое переживание: уходящее время просвечивает в самых обыденных предметах, в самой плоти бытия. И речь идет не о догматах, а о внутреннем опыте соприкосновения с невидимой реальностью. Я это всегда чувствовала в самом СГБ, в его мысли, облике.

Е.Н. Пенская, доктор филологических наук, НИУ ВШЭ, Москва